ЦИМЦУМ

и приходят они туда, куда реки впадают, в море
они впадают, к месту, куда текут снова приходят они,
предмет, вынутый из пространства теряет вскоре
форму и отплывает подобно свече, откликающейся на огни.

слева, за мысом, ветер кружит и восход борется с тягочением,
справа в закате тот же ветер нагоняет волну и топит красный сегмент — 
пароход брюхом кверху сучит винтами и сносится по течению
впадающей поблизости. данный эксперимент

подтверждает вновь заполнение пространством формы, подобно
телу, испустившему вздох, чтобы оплыть свечой на ясный огонь,
известно, куда идти — по линии гипотенузы беспроводной
связи из сиракузы на здешнюю оболонь.

алеф и бет цимцума, систола и диастола, так выдох предшествует вдоху,
за исключением случая хронической астмы творца.
суета сует из поколения в поклонение, согласно мазоху,
возвращает пространству форму и стирает черты лица.

***

здешней текущей реки ширина недостаточна, чтоб
скрылся из виду противно лежащий, который
напоминает картинно, что ты — лишь заезжий сноб,
которому не допустить, что это и вовсе не море.

берег подножный страдает вязкостью и цветом не удался,
только туман породнит с привычным сердцу пейзажем,
волна измельчает гранит и, песок нанося,
действует как штукатур по ремонту пляжей.

берег речной, как в бюджетном кино, рябит
мелкотой волны в суетливой постельной сцене
грехопадения гоминид
в объятия светотени.

берег являет собой пограничье, межу, разделение сред,
луч преломленный с лучом отраженным не схожи,
тот, кто однажды уже покидал старый свет,
знает, что в новом за свет он заплатит дороже.

***

воплощенье восточного ветра над сопкой маньчжурской
все дудит в трехлинейку и кружит листву и окурки,
откровенно наклонно по скатерти сонной сползая,
исчезает тропинка в лесу, не дождавшись дерсу узалая.

спит гаолян за хребтом, сон окутал равнину,
сон подступает к предместьям и стенам харбина,
тот, кто сумел за хинган перейти осторожной тропою,
слышит сквозь сон, как над сопками ветер расстроен,

как он дудит свой маньчжурский напев на дуде трехлинейной,
кружит листву на манер фонарей, что растут на галерной,
как об английский гранит чешую обдирают балтийские волны –
воплощенье восточного ветра над каменоломней.

***

                                                           М. Вайсбергу

восклицать, вопрошать, многоточить
в умолчанье отдельных фигур,
выступающих из междустрочий
как из тени, чему де латур
посвятил полотно – йом кипур.

светотень – драпировка пространства,
на закате девятого дня
повторит полосатость убранства,
складки времени, трепет огня
стрекозой в полутьме янтаря.

в письмена переплетенный волос
кучерявит строку завитком
каллиграфии, росчерка хворост
воспылает живым языком
влажной ласки, с которой знаком.

потакая свободе трехмерной
проявляться в светах и в тенях,
свечи пишут этюд олоферна
и юдифи по книге танах,
в неизменно багровых тонах.

***

какой новорос назовет баклажан – баклажаном,
где ссыльный коллежский с внештатной delatrice жуанил,
оставившей память в его почеркушках, и греческий профиль
дрожит над песчаной косой каролино полетом дрозофил.

на траверзе отмель и нужно держаться мористей,
а берег – как спаржа на блюде, до самого-самого истра,
на север начнутся обрывы, баркасы, что ищут улова,
обрывы – как срезанный торт с маяком крем-брюлова.

санжейка, жестянка, на крыше гремит заржавейка
когда поддувает норд-ост и уносится узкоколейка,
и жженая умбра в обвале съедается охристым морем
и пляж отступает под стену и там погибает героем.

обрыв, что палитра безумного имажиниста –
сиена, маджента, оранжевый крупнозернистый…
краплаком прочерчены тени и редкие здесь горожане,
которые к вечеру формой и цветом – а-ля баклажаны.

***

мокрое место осталось от бывшей республики,
ночью ненастной торговка бормочет про бублики,
спит буцентавр на дне с головою отрубленной.

сваи гниют не так быстро, прикрытые масками,
где фуражом по декрету совета, обласкана,
топчется стая тиффози на площади марко ван бастена.

своеобразно устроена здешняя канализация,
тонкостей всех и не ведал горацио,
сработана еще мынерабами – grazie.

собственным именем наделена штукатурка. согласно либретто,
шпагой пронзенная, плесень таится за нею, и это
запечатлел на холсте объектив каналетто.

мокро. сирокко сгоняет волну, как рабсилу в каналы,
кровь приливает и ей отворяют анналы,
чтоб утолить пролетарский фонтан арсенала.

***

где пращур пещерный жирафа чертил утонченно
рубилом по камню в окрестностях чада,
чтоб каменной лодкой отплыть со своим зоосадом –
ты спишь и не слышишь, вода прибывает. под черной

завесой чачвана над черной водой, в промежутке,
костра проступало мазком светотени на стенах
письмо и сплетаясь с корнями растений,
казалось арабскою вязью, когда бы не жуткий

славянский акцент в синодальном прочтении касры.
ты спишь и не слышишь, вода подступает в тумане,
по сходням торопятся львы – не москва ли за нами,
и smoke on the water три раза взрезается красным.

вода прибывает и дождь расцветает над молом
эзоповой фразой и взгляд карантина в наркозе,
как дождь, близорук, и надрывно кричит пароходик –
ты спишь и не слышишь, и кофе паршиво помолот. 

***

некто, решивший, что есть зер гут  и арбайтен  в субботу нихт –
устал. долгий путь и тяжелый труд  – от них
сухость в горле и пульс шалит – годы не те,
чтобы царствие на земле строить на мерзлоте.

свет от тьмы отделять кайлом и крышевать от воды твердь,
затем, семя пролить на холодный холм, иметь
спички в сухости, чтобы дым привлек жар огня
и плоть, взошедшую поутру обжечь – не свинья,

чтобы шмалить до вони. потом остудить пыл и протереть слюной рот,
а если что-то и позабыл – так это что безбород.
вручить кайло, чтобы хлеб добывал, цитатник заповедей…
шолом шаббат и арбайтен нихт делать этих людей.

***

начало положил водопровод. покуда
боги оставались на местах, кто стал бы замечать,
что варварам назначена вульгата и ссуда
на устройство водовода, и пенсии орлиная печать
за выслугу аттилле. vox populi,
избравшего варраву как предтечу рыжебородого,
достиг и наших во поле
краев с березою, что некому суродовать.
они уже расселись за столом,
и дом не твой и речи безобразны,
их собственных певцов стремительный надлом,
стремительный, и оттого – заразный.

***

всего лишь комок биомассы,
наросшей на хилых костях,
что выполз на берег талассы
и там засиделся в гостях
отмеренный датами прочерк
с короткою тенью на юг,
неотличимый от прочих
тире и дефисов вокруг.

продукт языка, воплощенный
цепочкой обрывистых слов,
к нему возвращается черным
штрихом, как в щеколду засов,
как лязгает в раме затворной
серифом засечковый шрифт –
сизифа коринфского ордер
и старого замка лафит.

что камень заталкивать в гору,
что воду таскать в решете
учения  анаксагора
о первопричинной тщете –
пустое, как множество смыслов,
как чаша, которая на
другой стороне коромысла
уравновесит меня.