ВИКТОРИЯ КОЛЬЦЕВАЯ
ГУТЕН АБЕНД В ХРЕНОВЕ
рассказ
В Курозванах хорошо, цивилизованно, почта есть. А в Дулибах нет, и в Хренове нет, и много где нет – на велосипед и бегом, пока светло! Как девки по лесу педали крутят, кто их знает, бесстрашные вездеходки! Назару ничего, мужик привычный, восемнадцати лет от роду, до армии покрутить педали и для здоровья неплохо.
По Дулибам ехать красиво даже: вдоль панского узорчатого забора из тёмного кирпича, мимо костёла с продырявленной крышей, есть где местным пацанам выпить и в телефоны уткнуться. А посреди села клуб. Так на дверях написано, что клуб. Хоть с виду древний объект, у Назара глаз намётан. И язык подвешен, болтливый с рожденья, мама говорит, поэтому по истории хорошо учился, хоть и путаница в голове была у старенькой учительницы. Придумали в 7 классе подарить ей на день рождения духи «Пани Валевска». Не хватило денег на духи, купили одноимённого мыла три куска. Дорогая Ганна Мефодьевна, примите подарок в честь исторического лица, проживавшего на данной территории. Ох она обрадовалась, стала рассказывать про мыловаренный завод, на котором работала до поступления на педагогический. Рада была, что начальницу смены увековечили на обёртке мыла, правда, фамилия начальницы была Шендыбыло, хотя это ещё до замужества. Так и не вышло кульминации, но, кроме мамы, пожаловаться некому, а мама любит мыло «Липовый цвет».
Клуб дулибский всю дорогу заколочен, каждое окно досками накрест, как после бомбёжки. Это жаль, ничего из помещения не вынести. И видать же в просвет: лестница внутри крепкая, деревянная, и шашель даже не тронул. Стырить бы лестницу да у себя во дворе поставить на чердак, мужик же! А тут никому не нужна лестница, как и весь клуб. Потому что Дулиб тех – четыре пенсии и два мелких пакета на всё село: одно – из районного суда, другое – из Китая. Распишитесь, граждане, и будьте здоровы. А всё же: чего это вам хорошего из Китая? – Навигатор для коровы, ну да, ну да.
И опять мимо клуба на Хренов, вперёд-вперёд! Не Хреново, а Хренов, в честь кого-то. Ай, баллончик-то не взял, болван, собаки откуда! Да и что тот баллончик: пока на одну сучку пшикнешь, другие подмётки порвут. Электрошокер бы выдали, жмоты начальственные. Стоять, Назарий, велосипед перед собой! Вот так-то, звери! Нет, ну куда девкам против собак на почтовом тракте, запылённом, как и само слово. Гони, Назарий, сам не запылись, лестницу бы увезти, мама оценит красоту, когда на чердак взойдёт чинно, как пани Валевска.
Ни газеты, ни пакета, а две только пенсии в Хренов, тёмный народ. Тук-тук! Рррраспишитесь рррразок, до свиданьица! Тук-тук! Тук-тук-тук! Господи Божечко… гроб во дворе. Опоздал, Назар. Надо было сначала в Хренов, что ли, заехать… Заткнись, собака, что же они сегодня с цепи-то сорвались! Занавески открылись, ты запеленгован, мужик, сейчас начнётся душераздирающее. Выбегут родственники покойника (ой, нет-нет, покойницы, по ведомости – Мухомор Леся Карловна), рыдая, бросятся на грудь и запричитают: отдай пенсию, хлопчик, вот только-только померла, сегодня ещё б получила, а так и денег нет, и гроб купить, за место уплатить, обед закатить, батюшку ублажить… Нельзя, граждане, по инструкции родственникам под роспись нельзя, только лично. Выдадут вам на другой месяц помощь в двойном размере, точно гарантирую. А сегодня не нарушаем, бегом, Назарий, вали отсюда.
Тук-тук!! Тук-тук-тук в стекло!!!… Мама, мама, мамочка моя… Покойница в окно стучит, косы седые распущены, машет мне, машет: иди в дом, иди… Мамочкаааааа! Смерть её машет мне, мало ей одной покойницы, мааааамочкааа! Хоть бы родственники вышли, забрали ту пенсию, чтобы руки-ноги мои зашевелились, беги, Назар, беги, хлопчик, мама ждёт, вот он, велосипедик твой!
Мамочка, Хренов длинный-длинный, гонится она следом, что ли! Я уж почти-почти до окраины: поле, роща, перелесок, птица, белка. Не видно белки, так придумал белку, для разговора, а то тихо тут, тихо так. Была бы белка, прыгнула с ветки на ветку и весь тебе лес, и Дулибы, Дулибы, коровы с навигатором. Мам, я нашей корове тоже куплю навигатор. Сначала корову куплю, потом навигатор. Вы будете смотреть за коровой? – молоко, сыр, базар. Мы поможем, а на выпас она сама, с навигатором. Я же ничего такого, просто лестница, никому не нужная лестница в заколоченном клубе, неужели столько греха на душу взял одним глупым желанием, прости Господи! Вот уже и дорога, машины, фура: к фуре близко не подъезжать – затянет, всё по инструкции. Спокойно, Назар, спокойно, ты всё же почтальон, представитель государства. Ты едешь в Курозваны сдавать невыплаченную пенсию покойной гражданки, и всё, и всё. Всё! Две тысячи сто двадцать гривен и вот ещё копейки. Опечатай возврат, начальник. Всё по инструкции, как обучен, так и работаю. До свиданьица, начальник!
Мамочка, а вот и я, с вами в церковь, будет веселее! А завтра ж у меня выходной, почты нет, помогу вам с коровой. Ой, мам, заговорился, и без коровы весело живём. А на вечер со мной посидите, пока засну? Ой, ходит сон коло окон…
– Назарий, сынок, всё ещё спишь, а к тебе гости!
Мама, зачем пустили? Опять пришла, косынку повязала да пришла. Мы ж вечером молились с вами, нет?
– Хлопчик, ты пенсию чего унёс? Я-то голову вчера помыла, на двор и не пошла открывать. Стукаю-стукаю в окно, а ты будто онемел. Будто кто тебя уводит, нечистая сила. А потом сел на велосипед и шмыг с пенсией! А я уж выскочила, пропадай здоровье, да куда там! Вот пришла с утра, почта закрытая, деньги где?
– Мам… Кто это, мам?
– Леся Карловна Мухомор! – заулыбалась вчерашняя покойница, все они радуются пенсии душевно, как школьники последнему звонку.
– У вас гроб сосновый был.
– Гроб-гроб, в гробу и дело основное! Взяла гробик хороший, развозили по селу на продажу. Денег нет, на вексель взяла, думаю, пенсию принесёшь, рассчитаюсь. Деньги где?
– Вон как, кому купили гроб-то? – Назарий пробежал глазами по стене в поисках отставшего мела, поскольку побелка была исключительно ровная, очертил круг мысленно, хотя не жаловал Гоголя ни в каком классе. – А паспорт принесли? Не положено по инструкции без паспорта.
– Нет, паспорта нет, что ты! Гробов мало, работа тонкая, продают только по справке о смерти. Я за справкой в сельсовет метнулась, а председатель говорит, мол, справку в обмен на паспорт можно. Сдала паспорт, выписали справку – держи документ мой временный! Рассчитаюсь за гроб, сдам справку как недействительную, заберу паспорт на тот месяц, а, может, и почтальона нормального пришлют, так и не сразу сдам – оградку ещё поставим.
Назарий, пуганый ты, хуже девок, те бы сразу догадались. Мало ли они распашонок накупят, потом замуж идти передумают. А другие выпускное платье сошьют и не влезут потом. И жить торопится, и чувствовать спешит – это в хрестоматии было, но, может, и сам по дороге придумал. А к старости куда спешить, только на кладбище. Косынка в комоде от прабабки лежит, пальто от мужа осталось, восьми зубов на пару лет ещё хватит, только что гробиком обзавестись и покрасить оградку. Всё, берём быка за рога, перехватываем инициативу:
– Мы с вами, Карловна, одной крови. Я тоже к обстоятельной красоте тяготею всем на загляденье. И права на неё у меня нет, как и у вас. Паспорт надо, сдавайте свою недействительную справку. Скажите, что летаргия была, как у Гоголя, писателя, да вовремя проснулись. Мне с вами приятно работать, как говорится.
– Бестолковый какой, бедненький, всё сначала давай! – Леся Карловна тоже оценила ровную побелку, с такими обстоятельными хозяевами без индивидуального подхода и ангельского терпения не сладишь.
– Нет, я сам, Карловна, я сам. Ехал я на ваш конец географии мимо леса, мимо поля, мимо лестницы в Дулибах…
***
С тех пор как ураган по имени Леся Мухомор из Хренова вызвала в Дулибы санстанцию, жизнь председателя Нила Е. Бутерброденко стала непредсказуемой и тревожной. Санитарная комиссия в составе четырёх человек явилась на рассвете в пятницу, что само по себе выбило из режима труда и отдыха, и не дожидаясь, пока Бутерброденко ознакомится с бумагами, рассредоточилась по зданию. Председатель трижды перечитал восемь тетрадных листков, подписанных Л.К. Мухомор, два казённых бланка санстанции, но мало что понял. Вызвал к себе директора школы, человека знающего и рассудительного.
Соломон Иванович медленно вглядывался в чернильные каракули и вдруг просиял: «Шашель, Нил Евфратович, жучок, атакующий Хренов, вероятно, происходит рождением из Дулиб! Товарищи из санстанции пришли отследить миграцию насекомого, увлекательнейшие дела!». Соломон Иванович читал во всех классах географию, ботанику и испанский, пел в районном хоре, собирал старые карты и старые вина, шёл в авангарде культуры и науки. Само его присутствие успокоило Нила, он тоже решил рассматривать проверку, как научное исследование, и на том построить разъяснительную работу с обеспокоенными работниками конторы и другим заинтересованным населением.
Инспекция развернулась нешуточная. На присутствие шашеля обследовали каждое окно в селе, включая металлопластиковые. Таковых оказалось восемнадцать, два в кабинете председателя и шестнадцать в его же доме. Чуяло сердце Нила Е., что материя неуклонно движется к распаду. Рано или поздно стукнешь форточкой, поднимется облако рыжей тырсы, зазвенит стекло, останешься со шпингалетом в руке как дурак, а на дворе зима и вечная мерзлота аж до Курозван. На замену остальных окон районных инвестиций не хватило.
Санврачи рыскали по хатам и сараям, вынюхивали, высматривали и записывали. Не проверенные на заражение дулибчане оказались невыездными, слонялись по селу, собирались у магазина, подолгу дожидались открытия, боясь прислониться к деревянным стенам, хотя магазин был заведомо крепкий, ежедневно проверяемый продавщицей Полиной Хомяк на ударную волну. Полина хлопала дверью, закрываясь на обед или считая выручку, с такой яростью, что бухгалтер конторы Ефим Хомяк, её муж, за семь домов от магазина сверял часы, заматывал на шее шарф и шёл принимать кассу. Чрезвычайные события повлияли на всех односельчан, кроме Полины. Ефим ценил в жене неколебимость и выдержку, безропотно прощал взрывной характер, тем более что и сам бывал резок и категоричен с подчиненными и другими хлюпиками.
Гигиена в селе набирала нешуточные обороты. Одежду велено было вытрушивать после выхода из дому и по возвращении. Воспринимая собственную наготу как дело государственной важности, дулибчане просматривали каждый сантиметр штанов и юбок, дисциплинированно давили всё ползущее и затаившееся в складках. Заходя в дом, опасливо щупали косяки и балясины, при подозрительных скрипах и щелчках звали доверенных кумовьёв и закрывались от соседей.
В тишине всеобщего прислушивания звуки становились образней и гуще. Начальник санстанции скрипел вечным пером в помещении сельсовета так устрашающе, что в первую же неделю чуть не довёл Нила Е. до акта самосожжения конторы. Но вовремя заглянувший к председателю директор школы прислушался и махнул рукой:
– Они пока только бумагу переводят, а ты зашёл бы вечером в школу, Нил Евфратыч!
– Соломон, количество исписанной бумаги обратно пропорционально остатку дней, – Нил Е. заносил в тетрадь различные цитаты, потом выучивал, чтобы на районных заседаниях не мычать в ответ на прямой вопрос, а слыть откровенным простачком, но опытным хозяйственником.
Едва стемнело, Бутерброденко осторожно приоткрыл дверь школы и на цыпочках, чтобы не повредить дощатый коридор, прошёл в кабинет директора. Соломон был человек аскетичный, на полу вместо ковра расстилал самодельные топографические планы огромного масштаба, на которых для поддержания тонуса летом совершал послеобеденную прогулку по Южному полюсу, а зимой по Сахаре. Теперь же, сняв сандалии и надев шляпу, он жестом пригласил Нила на главную площадь Дулиб, наступил одной ногой на красный значок конторы, другой – на клуб, чтобы проследовать путем шашеля через всё село, по скотопрогону выйти к агрокомплексу, закрепиться на местности и через лес угадать насекомый переход к дому истицы Мухомор.
Через полчаса непрерывного топтания до Хренова и обратно директор снял шляпу:
– Думаю, Нил Евфратыч, для понимания мотивов насекомого карты будет недостаточно. Потребуется соорудить макет! Выстругаем дома, контору, клуб, расставим по селу деревья из натурального сырья, устроим русло реки и деревянный мост. Пусть он одолевает пространство, а мы понаблюдаем сверху.
– Кто «он»? Что одолевает? – при упоминании шаткого мостка через речку Горыньку у Бутерброденко во рту дрогнул собственный верхний мост, деньги на ремонт которого частично пересекались с Горынькой.
– Шашель, Нил Евфратыч, запустим его на макет!
– Уважаю твою мудрость, Соломон, и способность понимать скотов и вредителей, но на большую науку у меня финансов не хватит. И так люди жрать от безделья больше стали. Прилавки у Полины полупустые, птицу режем быстрей, чем помидоры на закуску, из-за карантина продавать курозванным партнёрам не разрешается ни грибы, ни ягоды, ни даже металлолом. К тому же шашель летать умеет, зачем ему ходить по твоей плейстейшен, если может перелететь с хаты на хату, моргнуть не успеешь?
– Только в брачный период летает, а пешком мы его по кругу поводим, Нил Евфратыч, пошевелим почву, помочим водой, не доползёт. А доползёт, тоже интересный результат, плейстейшен, ага!
Бутерброденко ещё раз обстоятельно потоптался на центральной площади, проверяя ямочный ремонт асфальта, отогнал саднящую мысль про новые окружные выборы, раздавил голой пяткой хату конкурента, представил оживающий макет, и взгляд его озарился:
– Соломон, зови завтра санврача, расскажи ему идею! Чем лучше макет, тем верней исследование, добейся мне инвестиций на это сооружение, так чтоб была уменьшенная копия района для энтомологических, так сказать, целей. Ты же ботаник!
– Ботаник-ботаник…
– А доучится хоть кто-нибудь до 8 класса, станешь энтомолог, будет тебе Диснейленд готовый для восьмилетки.
– А по вечерам кружок для всех интересующихся наукой, Нил Евфратыч! – Соломон не был женат, одинокие зимние вечера его пугали. Многие порядочные женщины влюблялись в чисто выбритого директора, но смущались, что он с первого же знакомства начинал заговариваться по-испански и рисовать карты, будто готовясь к отступлению.
– По вечерам у нас будет кружок для сильно заинтересованных, тараканьи бега! Только это между нами, Соломон, ты человек возвышенный, а я должен думать о земном процветании. Надо же развивать хозяйство, а то до 8 класса, кроме шашеля, никто из подрастающего поколения не доползёт, так сказать, – Нил Е. изумлённо замолчал и вынул из кармана тетрадь, чтобы записать свою собственную мысль.
***
И всё-то ты, Назарий, должен сделать на совесть, целый день оградку красим, два литра серебрянки извели, а всё равно же после похорон оцарапают, хоть и перекрашивать некому будет. Назарий всегда вслух поражался своему перфекционизму, вроде, не литератор какой-нибудь, не репетитор по экзаменам, а всё у него должно идти по плану и до точки.
– Карловна, знаете, что такое крематорий?
– Хорошее дело, хлопчик, надёжное. Внесёшь плату, обслужат быстрей, чем Жанну д’Арк, поэтому лучше по старинке и со свидетелями, – Лесе Карловне не очень нравилась серебряная оградка, но она чувствовала, что золотая будет выглядеть нескромно. – Докрашивай, докрашивай!
– Вы обещали, к концу лета клуб признают рассадником шашеля, сносить будут? – Назарию тоже больше нравилась бронза, если бы сэкономить бронзу, а не серебрянку, домой бы забрал, мотоцикл подрисовать.
– А он и есть рассадник! Они в том клубе бега устроили, под видом сезонных работников приезжают распутники со своими тараканами и ходят в клуб вроде как на лекции к директору школы, а сами делают ставки, проигрывают, вешаются на каждой осине. Я уже и письмо куда следует подготовила, – Леся Карловна многозначительно и шумно потянула воздух носом, учуяла дальний дым и заволновалась, откуда бы, хотя по лиричности натуры любила дым и свет, и август, жаль, вечером уже заметно похолодало и затянуло к дождю, но практическая компонента всё-таки в Карловне доминировала, – А что ни говори, сашеля после дезинфекции меньше стало, это все замечают, значит, от них набегал, нет?
– «Сашель» ваш на зиму спать пошёл, а с лестницей из клуба вы меня надурили, не выкинут лестницу, размечтался мужик! А я вам пенсию носить больше не буду, пока официально не воскреснете. И, кстати, про что вы, мёртвая душа, опять письмо сочинили? Про тараканов? От них ущерб какой?
– Налоговый ущерб, хлопчик, бизнес-то игорный, а налоги платят за научно-популярные заседания. В ОБХСС бы письмо направить, как она сейчас называется? А пенсию ещё разок привезёшь, я только тюли на справку докуплю и хоть сейчас похороны закатывай. Уже б купила, но не завезли, Назарчик, потерпи, ты ж сам говорил, мы с тобой к красоте тяготеем одинаково? И дымно сегодня что-то, заканчивай да езжай с Богом, матерь твоя волнуется! – серебро оградки на закате выглядело чёрным, Лесе Карловне захотелось домой, наесться жизнеутверждающей гороховой каши с чесноком.
Скажи кому, что провёл выходной на кладбище, не поверят. Дома подумают, что к однокласснице Чечевикиной в город уехал, мама её с младших классов для Назария высматривает. И у Чечевикиной в глазах серьёзные отношения так и округляются, а хочется же несерьёзных! Это раньше в армию шли, чтобы письма писать, ждать ответа, умирать от счастья или от измены. Теперь ответы пиликают каждую секунду, не заскучаешь, если телефон не отберут. А главное, единственно серьёзные отношения на данный момент сложились, упаси Боже узнает мама или пенсионный фонд, с Карловной, про личность которой сведения остаются весьма поверхностные: дети не объявляются, про мужа и слова не проронила, только на комоде портрет старинного усача («люби меня вечно твой Г.-Х. Флигенпильц»), по вечерам прядёт шерсть, вяжет носки, пишет.
Вперёд, Назарий, крути педали: поле, роща, перелесок, птица, белка… вот она белка, которую после афронта с Карловной с перепугу насочинял, две даже белки, гоняются друг за дружкой, ссорятся. И птицы волнуются, горланят, летают, и темнеть стало раньше, и сырость, и, правда, дымно, у Карловны все рецепторы обострены, хваткая женщина. Что такое ОБХСС, куда она опять пишет-то? Христианско-социальный союз, больше ничего. Может, её Флигенпильц в ХСС состоял, кто разберёт, что у старухи в голове смешалось.
«Гутен морген, милая Леся! Спешу сообщить, что вступил в ХСС, получил место в бундестаге, купил дом и броварню, скоро приеду к тебе, хочу жениться! Пойдешь за меня?»
«Дорогой Г.-Х., я бы за тебя пошла и даже написала письмо в областное руководство, чтобы разрешили жениться и переехать по месту нахождения семейной броварни, но пришла к мнению, что пьянству бой, а лучше ты переезжай в Хренов, у нас тоже по партийной линии можно продвинуться, а дом у меня и так есть, капусты тебе на бигос наквасила, дров на зиму нарубила, буду тянуть пряжу, топить печь, смотреть на огонь, писать».
А пивовар, сумасшедший влюблённый, взял да и переехал на наши дрова: гутен абенд в Хренове, херр Флигенпильц! Вот они, серьёзные отношения, ни за что с Чечевикиной не свяжусь, интересно, она капусту квасить умеет? И насчёт рукоделия узнать: «Чечевикина, сколько ты прядёшь за день, на одну паутину или на две?». Дождь-то вот-вот польёт, а торфяник где-то чадит, скорей бы в Дулибы, а там по асфальту домой, поднажми, Назарий!.. Мать честная, это в Дулибах дымно, не проезжать же мимо!
Клуб, что ли, горит, права Карловна, как есть рассадник зла – дым наружу, народ с вёдрами бежит, а внутри лестница моя пропадает – рискнём, Назарий, сколько той жизни! В зале хоть колбасу копти, дверь на верхние этажи заперта, авось выстоим! Командуйте, начальник, я на помощь прибыл, Назарий зовут! Шторы сдираем, картины сбиваем, стену выламываем, выносим реквизит – здоровенный реквизит, на весь зал, макет беговой дорожки, не разберёшь что такое… Пожарные-то где, чего ведрами воду таскать? С другой стороны, всё село по ведру, вот вам и пожарные. Да не сильно-то и взялось, дом каменный, а и уже моросит, слава Богу!
– Соломоооон, тащи толь из сарая, надо стадион от дождя укрывать, гори оно синим пламенем твоё помещение, в контору переедем! – мужчина в испорченном летнем костюме в крупную полоску горько плакал по волосам, снявши голову.
Обезумел, наверно, или опять права Карловна, беговая дорожка – это и есть их золотые прииски, подпольная кукарача. Побежать бы с другой стороны, окна на лестницу повыбивать под шумок, заглянуть, может, и впрямь не пострадала лестница?
– А вы, извиняюсь, кто будете и по каким соображением в горящее помещение проникли? – пробегавший под окном бумажный человечек с залысинами одновременно сверкнул очками и коронками под золото.
– Сигнал поступил, что пожар в здании, прибыл на место. Вы руководитель учреждения культуры? – в переходе дышать нечем, но огня нет, не обвалится лестница, Назарий повеселел и слегка куражился.
– Нет, я нет, я бухгалтер Хомяк Ефим. Руководитель – Соломон Иванович, он в главном крыле командует!
– Ну вот, закончим тушение, будем знакомиться! – Назар спрыгнул с окна, и бухгалтер ловко подхватил его под руку.
– Уже почти погасили, почти погасили, а вот и председатель наш! Нил Евфратович, приехали из центра, вас разыскивают и Соломон Иваныча! Я в контору побегу, Полина самовар организует, а вы подходите, что под дождём-то стоять, огня и нет уже, – Ефим Хомяк наскоро обвёл клуб сухим актирующим взглядом, подумал, что на балансе сельсовета здание не числится, и соображал, хорошо это в данной ситуации или уже-таки очень плохо.
***
Выветриться, Назарий, можно и по дороге домой, а играть ревизора, которого и до середины не дочитал даже, рисковое дело! Но не упускать же такой момент? И началось всё как по нотам, ни сном ни духом не помышляя, мимо проезжал и бухгалтеру буквально под руку попался – ждут они ревизию, ой, ждут! Назарий уютно устроился на диванчике в конторе, отхлебнул чаю:
– А как загорелось-то, диверсия или электропроводка?
– Да какая там диверсия! Случайно! Продавщица наша Полина Хомяк, жена Ефима, принесла напитки, исключительно какао, лимонад, ничего не подумайте, а потом как хлопнет дверью, привычка у неё дверью хлопать, подсвечник и упал на штору! Пока лимонад осушили, заели чем ни попадя, уже и пожар, – Соломон Иванович развёл руками беспомощно, как раненый аист, зашатался на длинных ногах, жалко его стало. – А не мог я вас где-нибудь раньше встречать, Назарий… э…?
– Просто Назарий! Встречаемся через день, я почтальоном работаю, в школу вашу газеты привожу, – от правды Назару сразу стало легче, теперь можно действовать без экивоков, но психологично. – А зачем в клубе свечи, для таинственной атмосферы?
– Сигару прикурить в ходе научной дискуссии… хотя, конечно, спорить обычно не о чём, – директор опять печально развёл крыльями.
– Лестница мне ваша нравится, Нил Евфратович, она вам по пожарной безопасности никак проходит. С вашими подсвечниками вам надо металлическую. А деревянную вы бы мне уступили?.. Ой!.. – Назар обернулся к Бутерброденко, а тот вдруг стал задыхаться, вращать зрачками и жилы на шее вздулись жабрами.
Плеснули на жабры стакан воды, шея нечеловечески побагровела, попыталась стряхнуть с себя голову и одновременно сомкнуть голосовые связки:
– Почтальон?!! Ефим!!! Ефиииим!!! ты кого сюда привё… – связки опять разомкнулись.
Назарий устрашился, но чувствуя себя больше зрителем, чем участником, сопереживал председателю – наличие двух вредителей в одной семье Хомяков попахивает тщательно организованной провокацией:
– Спокойно, Нил Евфратович, не нагнетайте! Ефим в суматохе меня перепутал. Однако же инспекции вам всё равно не избежать и не только пожарной, но и налоговой. Мало вам было шашеля, так ещё и тараканы? Кукарача под прикрытием биологического кружка тянет на уголовное дело. И сигнал поступит довольно скоро, письменный. Хотя письмо можно и перехватить, на то и почта! – другого раза не будет, это Назар чувствовал и пошел ва-банк.
– Выйди вон, Ефим!! Почтальон, ты в своём уме?! – голос к председателю временами возвращался, но у Бутерброденко был не лучший день, поэтому он ещё не понимал, насколько хлопчик в своём уме и близок к истине.
Зато Соломон Иванович вдруг вышел из образа аиста, инициативно и решительно поддержал ремонт, замену лестницы, пожарную безопасность и, главное, Полину с напитками категорически не впускать. Её конкурентоспособное телосложение отвлекает клиентов от собственных тараканов. Успокоив председателя рациональным планом, директор безразлично обернулся к почтальону:
– А от кого поступил сигнал, от выигравших или от проигравших?
– От Мухомор Леси Карловны из Хренова, – Назарий состроил добросовестное лицо фискала и припомнил, что в конце пьесы ожидается немая сцена.
– Опять эта бестия Мухомор? – Нил Е. Бутерброденко воздел обе ладони в виде магической козы и безнадёжно испортил немую сцену, хотя его можно понять. – Кто она такая, ты её знаешь, Соломон?
– Соломон Иванович с Лесей Карловной не знакомы и знакомиться не советую, возьму её на себя! Завтра с батей на тракторе приедем лестницу демонтировать, дадите в помощь двух человек, – Назарий решительно сбросил пыльные мокасины и, поджав коленки, умостился на диванчике лицом к стене.
Спать в конторе было душно и беспокойно, хотелось пить. Под утро из дверного проёма выскользнул чёрный силуэтик, старался двигаться бесшумно, и это ему удавалось, но всё равно разбудил. Что-то ему понадобилось в бумагах на столе председателя, сложенных в безукоризненном порядке. Порядок, впрочем, никак и не пострадал. Лунный блик упал на спину в богемном кожаном пальто, на худые конечности и вытянутую пучеглазую голову. Посетитель заметил Назария, вперился в него бесконечным пустым взглядом пропойцы и, прежде чем исчезнуть в выдвижном ящике, коротко представился:
– Сашель!
– Хорошо, что пришёл! Я как раз спросить хотел, клуб загорелся в восемь вечера, а Карловна учуяла дым за два часа до пожара. Есть варианты ответа?
В выдвижном ящике зашебаршило. Ой, хлопчик, пора отсюда двигать! Обеими ладонями смахнув с лица остатки сна, Назарий вышел из конторы, запрыгнул на велосипед и поехал заводить батин трактор.
***
Отделение почтовой связи Курозваны
Чечевикиной
«…И я совсем забыл про Карловну, пока три недели возился с лестницей, мастерил и радовался. Мама называла хозяином, кормила перед армией на год вперёд, ну ты представляешь.
Когда с пенсионной ведомостью приехал в Хренов, зашёл сначала на кладбище, которое перед селом на пригорке. Оградка была оцарапана, земля почему-то разрыта. На сердце похолодело, но работа есть работа, всё по инструкции. Заехал к Карловне домой, заметил, что гроб со двора исчез, постучал в дверь разок-другой… Вдруг слышу шаги и открывает Леся Карловна собственной персоной, похудела только и глаза тусклые. Чуть не пританцовывая от радости, ору: „Граждане пенсионеры, паспорта приготовьте, не то от ворот поворот!“.
Карловна покорно протянула наготовленный паспорт. А я посмотрел на 45-летнюю фотокарточку и сдуру прошептал ей на ухо: „Фрау Флигенпильц, гутен абенд в Хренове!“.
Леся Карловна побледнела и начала оседать. Засуетился над ней уж совсем идиотски, водой прыскал, руками махал, отворил двери настежь. Наконец, она пришла в себя и сказала: „В последний раз пенсию принёс, хлопчик, в военкомат тебе завтра“. Так и случилось, дома ждала повестка, остальное тебе известно.
Заезжай к ней, пока на каникулах? Шестой дом от дороги по правую сторону, из белёного кирпича. Скажи, что я просил проведать. Если не достучишься, спроси у соседей. Или сразу сходи на кладбище, оградка её стоит отдельно под кривой липой. Не бойся, там на пригорке открыто и светло.
Пиши мне чаще про дом, про учёбу и про город, о чём мечтаешь, чего боишься, мне всё интересно. Осенью вернусь, будем веранду перестраивать и вообще расширяться, мужик же! Учиться или работать мне, решим потом. Хотел спросить, а ты капусту квасить умеешь?
Твой Назарий».