ОБСУЖДЕНИЕ СТАТЬИ ДАРЫ МЕЛЬНИК
«ГИДРОЛОГИЯ РАССКАЗЫВАНИЯ»
Виктория Колтунова (г. Одесса, Украина):
«Итак, эссе о природе литературы. Написано легко и “литературно”. Читать – одно удовольствие. Но разберём две частности: первая предполагает, что источник историй рассказчика неисчерпаем. А именно, цитирую: “Откуда текут истории? Стивен Кинг в книге “On Writing” писал: “Давайте выясним это раз и навсегда. Нет никакого Идеехранилища или Центра Историй”. И здесь: “Работа рассказчика заключается вовсе не в том, чтобы найти историю. Нет, ему нужно узнать её, когда она появится. И не сходить с точки, из которой удобно отслеживать её течение”.
Однако, теория литературы, с которой трудно не согласиться, предполагает, что мы имеем всего лишь тридцать шесть сюжетов, выйти за рамки которых не можем. Интересно, что эта цифра приобретает магический оттенок, если вспомнить, что Шекспир написал всего лишь тридцать шесть пьес. Всё остальное есть сочетание тех мотивов, что заложены в этих тридцати шести сюжетах. И действительно, о чём мы пишем? О себе, любимых, то есть, о людях. Даже если мы пишем о листиках деревьев и сидящих на них мурашках, то всё равно мы пишем опять-таки о себе любимых, о людях, вкладывая в менталитет и поведение мурашек наши человеческие качества и прослеживая, как данные сюжетные коллизии влияют на их судьбу. Либо прослеживаем, как влияют на человека наблюдения над мурашками и т.д.
То есть, тридцать шесть сюжетов складываются из набора стереотипов поведения и отношений людей между собой и предполагается, что человек за рамки этого набора не выходит. Более того, в работах многих литературоведов, таких как Жорж Польти, а вслед за ним, в работах К. Гоцци, Ф. Шиллера и А. Луначарского приводится чёткий список из тридцати шести пунктов, куда они вкладывают все имеющиеся в мировой литературе сюжеты. Таким образом, эти наборы и есть то самое ИДЕЕХРАНИЛИЩЕ, которое Стивен Кинг, а вслед за ним Дара Мельник отрицают. Я высказываюсь в данном случае только, как “человек со стороны”, не настаивая на мнении вышеприведённых почтенных исследователей, потому что у меня самой этот постулат вызывает сомнения. Эти сомнения проистекают оттого, что жизнь человечества на протяжении многих веков меняется и, возможно, появляются такие новации в жизни человека, которые могут изменить паутину отношений людей между собой.
Вторая частность: Д. Мельник отличает в своём эссе писателя от рассказчика. Однако существует ещё один вид рассказчика, о котором здесь не говорится, хотя он занимает отдельное место в литературе и является предтечей её героев. Я имею в виду рассказчика устного, гусляра, акына и т.д. – у каждого народа свой. Его творчество отличается от рассказчика письменного и писателя тем, что оно требует мастерства актёра и воспринимается слушателем совершенно отлично от письменного рассказа. У него другой темпоритм, в других местах ставятся смысловые ударения и т. д. Есть тексты, которые в устах автора звучат ярко и убедительно, а читаемые в книге не производят впечатления. Например, тексты Жванецкого, которые непременно надо слушать, а не читать, и только в его исполнении. Хотя актёром его не назовешь, он именно чтец, и чтец только своих юморесок.
Большое значение имеет ещё то, что письменный текст позволяет читателю вольно распоряжаться своим временем, можно не торопиться и вернуться к прочитанному, зацепившему фрагменту ещё раз. Устный рассказ этого не позволяет, и то, что рассказывается устно, воспринимается раза в полтора длиннее, чем написанное, что следует учитывать автору, чьи истории рассчитаны на чтение со сцены. Однако, и это главное, в истории, рассказываемой устно, присутствует личность рассказчика, не важно – является ли он автором данного текста или его исполнителем. Личность устного рассказчика окрашивает текст новыми, неповторимыми красками и пронизывает рассказ насквозь. А потому зачастую довлеет над качеством восприятия текста. На мой взгляд, лучше простое исполнение текста автором, чем его же исполнение профессиональным чтецом, в чьих устах рассказ теряет лёгкость и пронзительность произведения, сотворяемого автором-исполнителем всякий раз заново, в присутствии благодарного слушателя».
Снежана Малышева (г. Киев, Украина):
«Это эссе может служить примером не самой плохой современной литературы, написано весьма художественно, если использовать терминологию самого автора, есть несколько сюжетных линий т (по аналогии самого же автора) линий рассказа аля блуждающие африканские реки, есть хорошие цитаты, есть даже попытка осмысления метафизических прорывов в современной литературе, но в силу отсутствия метафизического опыта автору кажется, что это озёра, тогда как мир не зависимо от того физический ли он или метафизический – это прежде всего движения, значит уход от рассказа, сюжета начинается там, где попросту автор не способен видеть, но пытается…
“Работа рассказчика заключается вовсе не в том, чтобы найти историю. Нет, ему нужно узнать её, когда она появится. И не сходить с точки, из которой удобно отслеживать её течение”.
Это осмысление рассказчика характерно для старой литературной школы. Множественность точек зрения, заключённых в одном произведении, характерна для современной литературы. Герменевтика позволяет с научной точки зрения отследить этот процесс.
“…между уровнями смыслов, вплоть до сердцевины” – говорит Умберто Эко, характеризуя образцового читателя, я бы добавила: и до сердцевин (во множественном числе), ибо у каждой плоскости свой центр, более того, я считаю, что хорошее современное произведение литературного искусства должно нести не только несколько слоёв смыслов, сюжетов, точек зрения, но и давать почву читателю для рождения новых слоёв, точек зрения, не обозначенных в книге».
Александр Раткевич (г. Полоцк, Беларусь):
«Честно говоря, вся жизнь человека проходит в рассказывании: с начала овладения речью и до смерти. И более того, человек не теряет эту способность во сне. Недаром некоторые писатели признаются, что рассказ им приснился во сне. Здесь уместно привести слова великого польского поэта Станислава Ежи Леца: “Как воздух, которым мы дышим, рассказывание историй является составной частью нашего существования, мы принимаем это как само собой разумеющееся, но не умеем распознать силу, которое имеет это искусство над нами и над окружающими. В самом деле, хорошо рассказанная история может быть забавной, обезоруживающей, поучительной, дающей мотивацию; она может помочь вам достичь цели, приобрести друга, заключить сделку”. Не умеют распознавать силу искусства рассказывания неписатели. Им это не нужно – они рассказали и забыли. А вот писателю, тому, для кого писательство есть профессия, искусство рассказывания непременная составная часть жизни и работы. И он должен владеть этим мастерством по меньшей мере хорошо. Помните о Пушкине, великолепном к тому же рассказчике: “С лица урод, а как откроет рот, то льётся мёд”. Впрочем, не будем забывать и другую истину, что рассказывать умеют многие, оформить рассказывание в рассказ (повесть и т.д.) дано единицам, осенённым даром божьим».
Сергей Игнатов (г. Киев, Украина):
«Я с жадностью набросился на рассказ Дары о гидрологии нарративного, о потамологии литературного дискурса, о дефинициях и рецепциях фабул в идеехранилищах Беньямина, Мике Баль, Левинаса, Умберто Эко, Сартра и Кинга на примере short story by Joanne Harris (сплошные иностранцы, а? нет пророка в своём отечестве), думая уяснить себе нечто новое об искусстве, художничестве и рассказывании. Ведь каким бы признанным и награждённым ни был художественный рассказчик и рассказывающий художник (а я был, и не раз, и гламурные рецепции ещё свежи в моей этой, как её… перцептивной импрессии), он всегда мучительно чувствует свой потолок и ищет пути его преодоления, прободения, дефлорации, пенетрации (говоря тем же ученым языком) и выхода в открытый космос.
Но тут сразу наткнулся на фразу про “поверхность привычки, которая позволяла нам снова и снова повторять тезис об априорной литературности мастерства рассказывать истории”. Перечитал трижды, ничего не понял, потух и скукожился. Утратил веру в собственную рецепцию и апрехенцию.
А тут ещё вдруг “актуализация личного отношения рассказчика”. Может, я тут один такой недалёкий, но я не в силах понять, как, зачем и куда актуализируется отношение, и лишь беспомощно вопрошаю “кто на ком стоял?”. Или вот ещё “обращаемся к… смыслу этого слова, который выплёскивает его наполнение далеко за…” Выплёскивает наполнение? Смысл выплёскивает наполнение?.. Приходится поневоле согласиться с иностранцем – “всё реже случаются люди, способные рассказать что-то просто, без выкрутасов”.
В мобильном жаргоне на подобную потамологию обычно отвечают ur2yz4m – you are too wise for me. Родная мне русская классика даёт более развёрнутое определение: “они хочут свою образованность показать и всегда говорють об непонятном”.
Я на жизнь зарабатываю как английский переводчик, и потому такие места мне обычно напоминают плохой перевод. По той же причине у меня давняя аллергия на безбожно перевираемую иностранщину, вставляемую там и сям для красоты. Она только темнит и пятнает наш язык, мешая нам понимать друг друга. Вот и этот текст местами подпорчен ею и иным словесным буреломом, а местами пестрит метафорами, аллегориями (нередко яркими и удачными, хотя и заимствованными, видимо), броскими эффектами и абстракциями, а то вдруг нагоняет скуку школьными пояснениями (о разнице между history и story), а то вновь ослепляет блёстками поэзии, красот и афоризмов. Есть в нём самые что ни на есть причудливейшие меандры и заводи, есть река как амбивалентный символ, есть источники на взгорьях, есть вся наша жизнь – это совокупность историй, есть метафизика – это умереть за невиданное, есть всеобъемлющий шёпот историй, есть текучие реки как сфера действия рассказчика и извечные озера как цель художника (невольно представляю их в виде рыб или неких земноводных бородавочников).
Красиво, приятно! Как будто благовония текут по бороде – это уже моя цитата из одного иностранца. И всё это, повторюсь, местами певуче и поэтично, местами загадочно и интригующе, местами невнятно и абстрактно – ну а в целом отдаёт избытком внешней красивости, если рассматривать и судить это произведение как поэтический текст, собранный по принципу горсти самоцветов. (Попутно замечу, что нигде в мире не “ложат” столько макияжа на лицо, столько сахара в варенье и столько приторности в фирменную малороссийскую сентиментальность, как на Украине – что-то мне подсказывает, что автор отсюда родом).
Но проблема в том, что каждый эффектный самоцвет в её тексте светит сам по себе, и вся эта пестрота и красивость не годится для реального применения в литературном труде. Много красивых слов, науженных там и сям, но не объединённых ни общей идеей, ни какими-то логическими связками. Иностранцы опять же эти навязчивые – и среди них почему-то Торхов один как перст, как обязательный Ленин советских диссертаций. А мне было бы интересней узнать, что полезного сказали по этой теме прямо или косвенно мои родные русские классики. Пусть для нового украинского “нацпот” поколения они давно «чужынци», но лично мне пара слов из писем Чехова или один абзац гениального Бажова даёт куда больше в понимании искусства рассказа, чем многие талмуды окололитературных трудов.
И потому для художественного и писательского творчества, для его практических ориентиров этот текст, на мой взгляд, бессодержателен и бесполезен, увы. Сооружение красивое, но пустое внутри (как нынешняя искусственная ёлка на киевском майдане), со многими смысловыми прорехами и пёстрыми заплатами снаружи. И потому в целом впечатление от него… противоречивое – по усам текло, а в рот не попало».
Нина Большакова (г. Нью-Йорк, США):
«Внимательно прочитала статью Дары Мельник “Гидрология рассказывания”. Дело в том, что я рассказчик. Пишу рассказы, короткие и подлиннее, многие опубликованы в разных изданиях, бумажных в том числе. “Рассказать просто, без выкрутасов” – задача вполне художественная, и рассказчик, безусловно – и художник, и писатель. Что романов не пишем? ну, можем ещё и написать! а только зачем? Плохих романов (и романистов) сколько угодно, а хороших рассказчиков раз, два и обчёлся.
Дара видит процесс рассказывания как бесконечный дождь, “всеобъемлющий шёпот историй”, бьющий о землю, не дающий рассказчику взлететь в метафизические высоты. Для нее “улёт” в метафизику является необходимым признаком художественности и возможен только в объёме романа; а рассказ же вещь настолько приземлённая, какая же там метафизика? Так ли это?
Не берусь судить, как пишут другие, скажу о себе: я должна историю увидеть, детально, в красках, затем появляется звук, запах; я начинаю писать, не имея законченного представления о сюжете, картины идут наплывами, история складывается по мере написания, и останавливается как бы на полуслове. Для меня совершенно ясно, что всё, история закончена, а читатели требуют продолжения. Они как бы встают из-за моего литературного стола полуголодными; мне это нравится.
Дара говорит: “Истории берут своё начало из источников на взгорьях, движутся самой удобной дорогой”, то есть для неё истории идут от земли, от опыта и движутся по земле. Этакие глиняные воины. А на самом деле истории плавают в воздухе, переливаются, как мыльные пузыри, приходят к нам во сне…
Если “писатель — не всегда рассказчик”, то писатель ли это?»
Валерия Богуславская (г. Киев, Украина):
«Увы, мне нечего сказать по поводу спора остроугольников с тупоугольниками. То есть я не вижу предмета дискуссии. Могу лишь повторить за классиком: все жанры хороши, кроме скучного».
Марина Матвеева (г. Симферополь, Украина):
«Начну с цитаты: “Слушатель отдаёт своё время, заменяя его на время истории, исчезает со своего места, переносится туда, куда ведёт его рассказчик. Река – амбивалентный символ, который сочетает в себе разрушение и питание окружающего. Потоку истории недалеко до Леты, которая может спровоцировать забвение. Бывает так, что за услышанными историями мы забываем свою. Не говоря уже о том, какую тесную связь вслушивание в историю имеет с побегом, а последняя – с той же рекой”.
Именно такими историями, помогающими нам убить время, забыть и забыться, является такая гонимая всея интеллигенцией массовая литература – “иронические детективы” и тому подобное. Эти вещи для того и пишутся, авторы не претендуют на большее, они не мнят себя художниками. И свою функцию такая литература выполняет на 5+ – те люди, для которых она пишется, читая её, отдыхают – именно благодаря забвению себя и своей жизни в процессе следования за рассказчиком и его историей – нередко крайне интересной и захватываюше-неотпускающей. Вопрос: почему же так называемая интеллигенция так “гонит” на подобную литературу? Застать кого-то из “нас” с детективом или любовным романом – всё равно что уличить в постыдном извращении. Или мы настолько все “творцы”, что потреблять (читать) “готовое” (а эти истории вполне себе готовы, они не требуют “сотворчества”, “переосмысления”, “интерпретирования” и тому подобного филологического мата) и простое (ага – это детективные-то истории просты!) нам типа стыдно. Типа если твой мозг не напрягается постоянно, то ты уже не интеллигент. А отдыхать когда? А когда и как, и чем спасаться от реальности? Или такое спасение нам тоже стыдно? Думаю, что оно нужно. Хотя бы иногда. Для того и существуют такие истории: лёгкое чтиво, анекдоты, да хоть поэзия – подходящая тоже бывает. А кому всё это “стыдно”, тот идёт к друзьям и под пиво говорит об бабах, или под чаёк – о мужиках. Всё отвлечение, всё истории, всё спасение. А Спасение – оно как раз в простоте. И преподнесли в своё время нам его готовым – не нужны были никакие переосмысления и интерпретации, более того, они были даже вредны – и этот вред заметно исказил нашу жизнь и историю цивилизации.
Да и в так называемых “умных” книгах один видит в персонаже “символ недопересюрдадаистического модернизма и трансцендентно-мультихренического пост-твоюматизма”, а другой – просто героя с интересной судьбой. И второй подход мне лично ближе и интереснее. А тем юным и не очень филологиням и психологиням, которые пытаются моих любимых героев разбирать по Фрейду или Апофигейду, советую необременительную прогулку с пикантным уклоном. Тоже история ))».
Андрей Пустогаров (г. Москва, Россия):
«Чем “история” отличается от “не-истории”? Наличием смысла. Чем отличается произведение искусства? Наличием нового смысла: новым решением художественной задачи или решением новой художественной задачи. Большинство произведений современной литературы (не только на русском языке) – бессмысленны. И лишены потребительской ценности – читать их можно, только если вас успокаивает или отвлекает от тягот поездки в общественном транспорте сам процесс чтения. Ну, или либо вы ничего не слышали про историю Ромео и Джульетты и впервые читаете её тысячный стандартный пересказ – тогда для вас он имеет смысл. Вообще говоря, ничего кроме истории человек и поведать не может – так устроено его сознание: “причина – следствие”, “время – пространство”, ну и т.д. Выход человека в “метафизику” – это прекращение “истории”, но и речи вообще, поскольку, как правильно отмечал В.И. Ленин, фраза “Иван есть человек” – это уже “история”. Поэтому называть метафизикой невнятное бормотание или описание узоров на обоях не стоит. “Метафизика” – это интуитивные реакции, по определению – невербальные. Рассказ же о том, как человек подходит вплотную к “метафизике” – это, естественно, “история”.
Замечу ещё, что цель любой коммуникации – оказать влияние на её адресата. Поскольку ничего, кроме “истории”, адресат воспринять не может, то первая задача рассказчика сделать так, чтобы адресат дослушал его до конца. Художественные приёмы, опять же по определению, – это средство. Новый художественный приём привлекает большее внимание читателя, но если в него не “упакован” новый смысл, то внимание быстро рассеется. Кстати, “дыр бул щир убещур” – это история о том, как человек убрал из “слов” смысл, оставив одно звучание, и что из этого получилось. “Рассказом” второй раз этой “истории” внимание читателя уже не привлечь.
В литературе на украинском языке концепция “рассказывания”, “бая” изложена в романе Тараса Прохасько “Непрості”.
НепрОсты – “это боги земли… самый главный – байщик, балян. Сильнее всего действует заговор, разговор, бай. Бай – это не слово, бай – это ряд слов, бай – это история. Для всего случившегося есть свой бай. Бай – это сюжет, бай – повествование – повествование истории, сюжет. Случившееся тоже сюжет. А чтобы найти на него бай, нужно о случившемся рассказать. Бай формирует, направляет случившееся. Связь эта идет в прошлое от случившегося к случившемуся, направляет причины. Значит, повествование – это и есть все действие, а все действие – повествование. Среди непростых главный – балян. Его врожденные знания-черты – как рассказывать (произношение, тембр, интонация, ритм и темп) – нанизывают на себя знания добытые – что рассказывать… Лучший способ обладать чем-то – рассказать о нём. Кто повествует – обладает всем. Непросты владеют миром. Приходят, когда кто-то рождается и придумывают ему жизнь, рассказывают сюжет. Жизнь становится следствием рассказа и причиной нового повествования. Без повествования нет жизни, ведь жизнь – это повествование. Сюжеты не кончаются, говорил Франциск, сюжеты скрываются и возникают снова. Истории, как зараза, вызывают горячку, разносятся, передаются, скрываются, выходят наружу, вызывают горячку. Собирать сюжеты. комбинировать сюжеты. отдавать сюжеты – таков метод непростых. Бай – незримое лекарство, то, что можно взять на тот свет, что нужно и на том свете, ведь там лишь голоса, вечность и восхищение. Всю свою вечность своим голосом свой бай о своём восхищении”. (Перевод А. Пустогарова)
Евгения Красноярова (г. Одесса, Украина):
«”Рассказчик имеет дело с реками, то есть тем, что течёт и имеет направление, тогда как художник направлен на извечные озёра”, – пишет Дара Мельник. И тут хотелось бы – с метафорой – поспорить. Если рассказчик имеет дело с тем, что течёт, то художник – с тем, что изменяется. Рассказывают все всем всё, повторяясь – руслом, паводком, половодьем. Рассказывание как повторение – толчение в ступе воды – более похоже на озеро. Художник умеет иметь дело с тем, что течёт – он отлично держится на воде, но при этом он осознаёт, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Он ищет в себе сил и в материале формы именно для того, чтобы подчеркнуть это нельзя. Рассказчик же – за дважды. Обе ипостаси вполне могут соединяться в одном сознании – всё вода. Только в разных геологических условиях она принимает разные формы».