ГАЛИНА СОКОЛОВА

АДАМОВО ЯБЛОКО
повесть

часть I

1.

И вовсе не собиралась я уезжать в эту страну. Просто случилась оказия: мне предложили  рвануть туда с желанной для многих целью повышения квалификации. Её повышением занимались торговые работники, в число которых я не входила, но шанс увидеть заокеанский рай подвалил вовремя: бандитские разборки на улицах и передел государственной собственности уже утомили, а страсть к познанию огромного, сверкающего как рождественская елка, мира взлетела на самый  пик. И с помощью кое-каких знакомств я закосила под студентствующую полуторговку. Тем более, что  всё новое, начиная, к примеру, с первого леденца в виде петушка в шелестящей обёртке – соблазн не намного меньший, чем в своё время яблоко для Адама.

А он встретился мне в самые же первые дни – хэллоуинские. Я ещё не вполне обустроилась в своей небольшой комнатке: девственно-белые стены и потолок, с которого сияла невиданная мной ранее галогеновая лампа. И широченная, как взлётная полоса, кровать, вызвавшая во мне недоумение своей беспредельностью и необъятностью. На крохотной кухоньке – электрическая плита, широкий как шкаф холодильник и микроволновка, вселявшая подсознательный страх.

…Он выделялся среди других – тёмно-шоколадных, желтовато-узкоглазых, разбойно-рыжих и прочих разномастных посетителей хэллоуинской дискотеки, где возраст ограничений не имел. Более того, приоритет отдавался парам от пятидесяти и выше. Им и кофе, и, случалось, дринки преподносили за счёт хозяина хорошенькие мулатки в белых передничках. Молодых – от двадцати до тридцати лет – можно было насчитать не более трети танцзала. Это уж потом я узнала, что здесь на дискотеку пускают только тех, кто достиг совершеннолетия, то есть двадцати одного года. Хотя громадному чернокожему секьюрити на входе это нисколько не мешало изучать ай-ди – удостоверения личности – даже тех, кому было за восемьдесят. К моему изумлению их тут тоже было, что мотыльков летом. Бойкие старушки с не менее бойкими своими бойфрендами проводили отпущенное им время с нескрываемым наслаждением.

Он появился возле меня внезапно, как с неба упал, и его широкополая, прямо киношная шляпа хэллоуинского ковбоя мне показалась тогда ореолом, нимбом – так загадочно её светлый овал обрамлял его  смугловатый лоб.

– Джим, – представился он, и королевским жестом человека, до сих пор не знавшего ни в чём отказа, повёл меня на середину зала.

Я не помню ничего из того, что он говорил, не скажу ни слова из того, что ему отвечала – словно какая-то невероятная химическая реакция включилась во мне… И уже через короткое время, скрепив узы Гименея печатями и подписями уважаемых лиц в мэрии, из гражданки Аникиной я стала миссис Смит.

Что такое счастье? Богатство? Блага? Любовь? Почему люди, зная, что надо всегда поступать себе во благо, норовят обязательно сделать наоборот? Казалось бы, так просто – даже рыжий Сиенна, забравшись в джимовский дом (за который, заметьте, ему, как собаке, платить не приходилось!) выбирал себе местечко поудобнее, чтобы и хозяев держать в поле зрения и входную дверь, откуда могла бы последовать опасность. Он клал мохнатую морду на лапы и зорко следил за всеми передвижениями в доме. Но то собака, а это мы, люди. А человек, как известно, сам кузнец своего несчастья. В отличие от животных, ему  часто отказывают мозги.

Первое, что я сделала: повесила свидетельство о браке на самом видном месте своего нового дома. Первое, что сделал мой новообретённый «половин»: он заключил брачный контракт, в котором значилось, что его дом – это только его дом. Дом стоял в тихом районе, возле парка и озера. Не очень большой по здешним меркам, но и не маленький, потому что, кроме первого этажа, из которого, впрочем, дом и состоял, был ещё так называемый цокольный, как я поняла, для всех хозяйственных нужд. Там стояла стиральная машина с сушилкой и белыми пластиковыми корзинами, куда Джим каждый вечер сбрасывал свои футболки, сорочки и носки. Там находилась вся уборочная техника для дома – два пылесоса, цветные тазы, что-то похожее на швабры и всякие другие, не сразу разгаданные мной приспособления для поддержания Чистоты.

Да, именно так: Чистота с большой буквы. Это понятие стало вмещать в моей новой жизни так много, что в малый шрифт написания оно просто не укладывалось. Я-то привыкла у себя на родине – ополоснула лицо, провела несколько раз зубной щёткой во рту, нос припудрила, губы мазнула – и готово. Что касается влажной уборки, то она происходила также, между делом и не занимала в моей жизни большого места. Потому что куда больше времени уходило на работу, на девичники в студенческом общежитии и на развлечения где-нибудь в «Палладиуме». Гигиена как таковая была понятием несущественным или вернее не настолько существенным, чтобы из-за неё когда-либо у меня возникали тёрки. Ну, разве что кто-то из пацанов забрасывал пару своих носков с просьбой срочно постирать, а я торопилась на дискотеку.

– Такое возможно только в дикарской стране, – снисходительно заметил Джим, прикидывая, долго ли ему придётся ещё меня слушать. Я как раз готовила ко сну постель – натягивала на огромный матрац невесомо-тонкую шёлковую простыню, которая то и дело норовила спорхнуть к моим ногам. Потому очередной вопрос хазбенда: «Что это значит – забросить грязные носки в комнату девушек?» – показался мне несущественным. Я промолчала и, пощёлкав выключателями, нырнула под кисейный балдахин. Великолепная кровать в восточном стиле манила призывом. Эту шикарную вещь мне посоветовала взять моя лучшая – и единственная – подруга Власта. И не просто посоветовала, а сама и взяла – кровать стала её свадебным подарком.

– Человек проводит в постели большую часть жизни, – убеждала она, с восторгом поглядывая на образец, выставленный в торговом зале. – А женщине такая кровать просто необходима. Она в ней будет чувствовать себя как сказочная пери.

– Пэри, – обратился ко мне Джим, игнорируя моё настоящее имя: из-за того, что оно происходило от греческого слова «пятница», оно казалось ему… исламским – то есть, неблагозвучным. К тому же, в середине имени мерещилось ему слово rascal – «плутишка», и поэтому он наотрез отказывался именовать меня Параскевой. Меня так назвали, потому что Святая Параскева считалась покровительницей путешественников, а родители всю жизнь мечтали поехать вокруг света. Правда, при Советах такое было почти невозможно по причинам политическим, а после стало недосягаемым в силу материальных.

– Пэри, почему от тебя пахнет женщиной? – не успев забраться в постель, поинтересовался супруг и к моему изумлению откатился на другой край необъятного ложа. – Я не усну!

Через минуту тягостного молчания он рывком сел на противоположном краю постели, раздражённо стянув на себя простыню и занавесив ею нос. – Это невозможно!

Я ощутила неловкость. В розоватом свете ночника искажённая тень Джима нависла  надо мной как угрожающий обвалиться  карниз.

– Это… – Джим не нашёл подходящего сравнения  и грозно взглянул на меня  как бы давая понять – здесь, в фантастически-высокой цивилизации людей, которые держат в пальцах нити от судеб мира, такое несерьёзное отношением к гигиене возбраняется  категорически.

Он снова потянул воздух и брезгливо скривился.

– Ты не должна ничем пахнуть. Ничем, – повторил он назидательно. – Тем более женщиной.

И прорубив ладонью между нами границу, презрительно бросил:

– Я не хочу, чтобы надо мной смеялись из-за твоих варварских привычек!

Ну вот, подумала я, охваченная двойственным чувством. В каждой избушке – свои погремушки! Одна сокурсница-иранка рассказывала, что у них женщине до сих пор положено ни в чём не перечить на людях мужу и до сих пор мужчины и женщины даже катаются на лыжах по раздельным склонам гор. Но то восток, а здесь – цивилизованная страна, страна, где женщины рулят не хуже мужчин. Отчего же вместо нежных слов и поцелуев этот отчуждённый тон?

– Джим, я только десять минут как вышла из ванной, –  попробовала я защититься, принюхиваясь к самой себе – никаких запахов, разве что лёгкий аромат шампуня.

– Повторяю, от тебя не должно пахнуть ничем биологическим! Это стыдно.

Его голос мне стал напоминать скрип мерно раскачивающихся качелей, сходство с которыми усиливала колышущаяся на пологе кровати Джимова тень. Живые интонации с каждым словом всё больше исчезали из его голоса, а сам Джим, вероятно, для пущей убедительности на каждом слове вместе со своей тенью как бы вколачивал гвозди в мою голову. – Тюк: – Это позорно! – Тюк: – Это отвратительно!

– Никогда больше не расстраивай меня подобным образом, – не унимался Джим тоном, не допускающим возражений. – Никогда. Слышишь, хан?

Это «хан» – сокращение от honey – было самым ласковым из американских обращений, что-то типа их же «бэби» или нашего «дорогая». Но буквально оно переводится как «мёд», и потому всегда, когда Джим называл меня ханей, я представляла себя ложкой дёгтя в огромном деревянном жбане мёда. К тому же, само слово наводило на тройственную ассоциацию с ханой, ханыгой и ханжой, из-за чего я никогда не могла удержаться от смеха.

Засмеялась я и сейчас, и чуть было не брякнула всё, что  по этому поводу вертелось у меня на языке. Заодно и про тегеранско-афганские традиции, и, кстати, вообще про гендерные искажения, которые ведут к нарушению взаимопонимания полов –  только на днях наткнулась в инете на чьё-то дипломное исследование по этой теме. Но исхитрилась сдержаться – всё-таки первая ночь с любимым человеком в первом в моей жизни собственном доме в новой для меня стране.

–Джим, ты забыл – я и в самом деле женщина! – попробовала я разрядить обстановку и слегка подвинулась в его сторону.

– Женщина не должна пахнуть, – взъелся он по новой. – Человек вообще не должен ничем пахнуть, это стыдно, – зарядил он тем же деревянным голосом и, аккуратно ухватив подушку за ухо, без тени сомнения двинулся к двери.

– Я не могу спать  в газовой камере, – буркнул он на прощанье. – У меня аллергия. И вообще я не засну на этой чудовищной кровати! – Раздался щелчок замка и в кабинете заклацало: Джим топтал кнопки клавиатуры.

До утра я спала одна на широченном ложе под сказочным балдахином, которому впору было прикрывать утехи гаремной красавицы. Увы, наша первая из возможных тысячи и одной ночи не задалась. Утром я слышала, как снова щёлкнул замок теперь уже входной двери – Джим ушёл на работу.

Так началась  семейная жизнь.

2

Мы влюбляемся, сходимся и живём как бы с одной какой-то, более близкой нам частью друг друга. В то время как ещё две трети остаются где-то в тумане и  неразличимы до самого финала. То-то в Талмуде: «Мы видим вещи не такими, какие они есть, а такими, какие мы есть». Древние уже знали эту истину. Но кто нынче читает древних!

В основном в нашем доме царила глубокая, каменной кладки тишина. Джим целыми днями пропадал или на работе, или за монитором компьютера – переводил «электронную бумагу» или встраивал какие-то ускорители Интеллекта. А то вдруг начинал кому-то стенать по мобильнику, что опять случайно снёс все диски и комп наловил жуков – то есть вирусов. Бывало, даже в выходные он срывался куда-то искать сверхзащищённые баймы второго поколения и возвращался за час до полуночи (никогда не позже), усталый, но не голодный. И последнему обстоятельству я была рада: отпадала необходимость вскакивать и разогревать ужин. Утром после работы мне и так нужно было выдраить до блеска оба этажа, постирать всё, что брезгливые пальцы Джима набросали в пластиковую корзину и не опоздать в колледж на бесплатные классы английского – там почти ничему не учили, зато каждую неделю экзаменовали. При таких обстоятельствах моя повседневная жизнь разнообразием не отличалась. Она шла по кругу: работа – стирка – кухня – класс – спальня. Причём в спальне, под восточным балдахином – воплощением прежних моих грёз – чаще всего я оставалась одна. Ну разве что Сиенна осторожно пробирался и укладывался на ковре с моей стороны, периодически глухо постукивая хвостом, если встречался со мной глазами.

Так было заведено с первых дней, так длилось уже несколько месяцев. И хоть дело шло к лету, в доме становилось всё холоднее, будто постепенно отключали отопление. Я даже стала всерьёз задумываться, что до замужества, в колледже, я куда интереснее проводила время.

Я занималась сёрфингом и подводным плаваньем, я ходила на Спивакова, в конце концов! И мне не надо было каждый день выкручивать горячие бутерброды к Джимову завтраку. Тем более, что, несмотря на профессиональный фанатизм, денег, выделяемых мне хазбендом на расходы, катастрофически не хватало. Времени – тоже, и хоть я неустанно читала, но читала по-русски, и заработать гонорар на здешних англоязычных интеллектуальных конкурсах мне уже не светило.

Но отечественные подруги писали по скайпу: сиди – и не рыпайся! Нечего на родине делать, все только и мечтают убраться с неё подальше, куда примут. Потому что стало там ещё хуже: целые кварталы отключают от энергоснабжения по несколько раз в сутки и ходить куда-то вечером стало совсем опасно. Никаких распределений на работу не жди, разве что в село на гроши и без права на бесплатную квартиру. И, скорее всего, после учёбы устроиться на работу будет вовсе нереально. Вот разве что компьютерщикам, как всегда, везёт – их пачками принимает Германия, а там приличная зарплата и социалка. Но мы-то не компьютерщики! В лучшем случае нас в Польшу замуж возьмут. Но Польша тоже страна бедная, многого не получишь.

И мне все завидовали.

А я тем временем вскакивала в три утра, чтобы до рассвета вместе с заспанными тинэйджерами разнести газеты подписчикам. На более серьёзную работу меня не брали – сказывалась нехватка английского, но главное – отсутствие постоянной грин-карты и постоянного разрешения на работу.

– Я думаю, дорогая, тебе стоило бы присмотреть себе постоянную работу, – будто нарочно сыпал соль на рану муж. – У нас многие студенты работают, чтобы платить за учёбу. Деньги нам не помешают – у нас моргидж и машина в кредит.

– Не у нас, а у тебя моргидж и машина, – обычно буркала я в ответ. Моргидж! Так жутко для русскоязычного уха величали здесь обычную ипотеку – кредит на покупку дома. И если «ипотека», ассоциируясь с дискотекой, была призвана заманивать людей, то моргидж – наоборот… Ну, а машину Джим мне не покупал из принципа, из-за того же принципа не давал свою (хотя имел их в гараже три штуки), и учить вождению тоже не планировал. Газеты я развозила на стареньком, лично приобретённом за десять баксов на гаражке – гаражной распродаже – велосипедишке.

– Не у меня, а у нас моргидж и кредит, – подчеркнул Джим. – В доме ты живёшь, а на машине ездишь как пассажир. А у меня лично ещё и алименты.

Да-да, Джим был женат до меня и платил алименты на пару усыновлённых им чужих деток! Говорить о них он не любил, в дом их не приводил, и потому я даже не знала ни пол, ни возраст детишек.

– А ещё у меня – таксы! О, – словно только вспомнив о них, Джим страдальчески закатил глаза. – О, скоро  платить таксы.

Это слово я частенько слышала, возвращаясь с работы по утрам, когда Джим сводил ежедневный дебит-кредит, ровным голосом бубня под нос, куда платить, когда и сколько по счетам, что копились на его письменном столе, а сколько отложить на таксы, когда придёт время платить и за них. Но что означает непонятное слово «таксы», я как-то до сих пор не удосужилась узнать. В моей новой жизни появилось много понятий, о которых я почти не имела представления. Но день ото дня всё больше накрывавшее меня глухое безразличие ко всему, что не касалось меня лично, уже не стимулировало былой страсти к познанию.

– Таксы? О, таксы! – опять брался за своё Джим. – Таксы – это настоящее проклятие! Как и моргидж, впрочем… Но таксы! Таксы! – В его, обычно ровном и спокойном, голосе появлялись трагические нотки.

– Ты можешь мне объяснить, что значит «таксы» и почему ты их так боишься? – попыталась однажды выяснить я. Но Джим лишь обречённо махнул рукой и снова перешёл на свой обычный, вежливо хватающий за горло тон: – Таксы – это налоги. И их надо платить. – И скрылся в своей спальне, где уже с минуту трещал его мобильник. – Хэлло! Хай, май френд. Десятый левел?! Да это же плёвое дело! – И дверь закрывалась.

Сквозь дремоту до меня долетали обрывки разговора ещё и с каким-то Эндрю, который сообщал Джиму, как была хороша выставка, и как высоко оценены картины, которые там экспонировались.

– Я вот-вот стану знаменит, – как-то, нехотя копаясь вилкой в тарелке, с оттенком превосходства объявил мне Джим (моя виртуозная – по моему личному мнению – стряпня его не очень-то стимулировала, а тщеславие так и пёрло наружу). – Я почти у цели, соперников быть не может. Если в Сохо продастся хотя бы одна моя картина, обо мне заговорят во всём мире. И это случится уже скоро! Мы – американцы! Мы  успешны и талантливы.

– А по-моему, ты ошибаешься, – с тайным злорадством рискнула возразить я, не очень-то веря в его успех и памятуя  расхожую поговорку:  «Если ты так умён, почему беден?» Кроме того, у нас на курсе ни одного отличника из настоящих американцев не было. Даже просто белых отличников не было, больше японцы и китайцы. Я намеревалась назвать и русских, потому что, невзирая на слабое знание языка, с которым приехала, до замужества я была на курсах в числе первых. В чём помогали мои три курса консерватории, которую, если бы не моя приятельница с барахолки, я бы уже закончила. Но она так убедительно расписывала мне прелести рынка, так сорила шальными деньгами, что я соблазнилась.

В общем, я скромно промолчала.

– Я никогда не ошибаюсь, – Джим посмотрел на меня иронично и провозгласил с резкой убеждённостью: – Мы – самая богатая и самая образованная страна. Все нобелевские премии – наши.

Ну это же надо!

– Да у вас всего двадцать процентов – производство. Остальные же восемьдесят – услуги (это из статистики в интернете!). Это мина замедленного действия!

Голос его стал колючим и холодным:

– Это ты, русская, говоришь мне? Кто выиграл холодную войну? Кто в реале придумал компьютер? А интернет, эту виртуальную вселенную? А фривеи?

– Фривеи придумали римляне, причём древние, – не сдавалась я. – Это не я говорю. Это факты. И нобелевцев трогать не будем: американское гражданство получают люди самого разного происхождения. А вот скажи: почему, к примеру, на ежегодных Международных научных олимпиадах школьников первые места традиционно занимаем мы, русские? А вы только за нами. Почему?

– Это неправда, – отчеканил он голосом, в котором звонко бултыхались кусочки льда…

– Как же неправда, Джим! Вот последние результаты: 2008 год. Первое место у Китая – пять золотых и одна серебряная медаль. Второе место – у России. Шесть золотых. Шесть! Все Иваны в золоте! США на третьем месте – четыре золотых и одна серебряная. И в 2009-м первое место – по-прежнему у Китая, второе – у Японии, а за ней – Россия. В России пять золотых и одна серебряная медаль, у японцев – пять золотых и одна бронзовая. Наши лишь на чуточку отстали в командном первенстве. А США опять – на третьем месте, после России. И среди участников – ни одного белого, кстати, все – китайцы и пакистанцы!

– Правильно. Мы самая гуманная нация в мире. Иначе бы нас обвинили в расизме.

– Я разве об этом? Я об интеллектуальном ресурсе. Весь ваш – в Китае и Корее!

– Я не понял, дорогая. Ты провозглашаешь апартеид?

– При чём здесь апартеид! – Ещё больше изумилась я неожиданному повороту.

– Ты же сказала, что белый этнос уже сам себя замещает.

– Да не говорила я такого!

– Как же не говорила, дорогая? Вот дословно: среди участников – ни одного белого.

– Ну? Так оно и есть, ни одного. Это факт, а не апартеид.

– Это апартеид. Только с обратным знаком. Не советую флудить такими выкладками.

Джим бросил на меня испепеляющий взгляд и молча направился к двери. Он как никто умел создавать вокруг себя  зоны пустоты…

– Пожалуйста, хани, – приостановился он на выходе. – Подбери что-нибудь приличное из одежды, вечером я заеду за тобой в колледж – мы идём на пати.

И уже перешагнув порог, прежде чем закрыть дверь, мстительно добавил:

– И не забудь сначала принять душ. Там будут мои коллеги. Хоть ты и похожа на белую, я не хочу, чтобы из-за тебя надо мной смеялись за моей спиной.

Часы показывали почти десять утра – до занятий оставалось ещё два часа. Я решила пока «заняться хозяйством». Если продолжать экскурсию по цокольному этажу, то, протиснувшись между кипами картона с беспорядочно набросанными красками, упрёшься в дверь одной из кладовок, где стоит новенький сверкающий «Шанель» – не духи, а велосипед – да-да! И для меня стало откровением, что дом Коко производит не только духи и чёрные платья. Дизайнерский велосипед тоже был выдержан в классическом чёрном цвете. С седла и багажника свисали изысканные стёганые сумочки, которые вполне можно было бы носить через плечо, а на раме красовались две скрещённые подковки – логотип, отлично знакомый каждой уважающей себя женщине. Я, затаив дыханье, вожделенно ходила вокруг этого чуда и, наверное, напоминала кота, ронявшего слюнки на жирную мышь. Я всё строила догадки, зачем оно и для кого, но так ни до чего и не додумалась. Пользоваться им мне не дозволяли категорически. Без всяких объяснений, вопросов и тем более ответов!

Чудо от «Chanel» всегда стояло одиноко, чуть припорошенное пылью, на которую мне строго указал белый конусообразный палец хазбенда. Сам же хазбенд ездил на чёрном спортивном «Понтиаке», который вызвал бы шок у всех моих приятельниц на родине.

Остальное пространство цоколя занимали Джимовы рисунки разных лет создания. Некоторые сообщали, что они стары, другие – что совсем молоды. Их было так много, что не хватило стен на первом этаже, где они расположились, закрыв собой даже крохотные, с носовой платок клочки проёмов между дверями. Они спустились сюда, чтобы не тесниться и не соперничать за право быть замеченными, потому что уровнем выше все подходящие для них места были заняты более успешными и более скорыми на подъём. Назвать все эти рисунки картинами на мой неискушённый в новых арт-течениях вкус было трудно. Это были то яркие, цветные разводы, среди которых угадывались птицы, радуги, какие-то цветы, то чёрные коты, яростно выгнувшие спины или, наоборот, почему-то застывшие в созерцании луны. Лица каких-то женщин, выписанных с явным чувством, но почему-то как большие чёрные мухи, увязшие в паутине собственных волос, черепа и кости возле склонённых в молитве монахов, а то вдруг снова солнца, острые лучи которых иногда упирались в подпись – Джеймс Смит. Подпись была каллиграфична, готична, чем-то похожа на чопорного Джима, каким я его уже знала и совсем не вязалась с яркими, подчас даже сумасбродными мотивами.

– Странный какой-то, – думала я и в сердцах смахивала пыль с очередного незавершённого «шедевра». Сие произведение раздражало меня. Оно изображало долларовую купюру, а в центре её – языки пламени над привязанной к столбу человеческой фигуркой. Над пламенем в лучах  традиционного для Джима солнца угадывалось Всевидящее око! Свихнулся Джим на таксах, подумала я с отвращением. Я повертела картинку, прикидывая, с какой стороны освещение для неё будет выгоднее и, ни на чём не остановившись, машинально сунула её в угол. Поговорю с Властой. Она специализируется на психологии, пусть посмотрит и даст своё заключение. Может, мой Джим вообще с клиникой. Странностей-то у него хоть отбавляй. Тем более, что заскочить к Власте всё равно нужно. Вчера она пыталась нанести мне визит, Джим долго разглядывал её смуглое лицо в экран домофона, но открывать дверь категорически запретил. Во-первых, он вообще был против моей дружбы с так называемыми «цветными»: хотя Власта прилетела в США из Праги и была коренной пражанкой, папа её был самым настоящим сомалийцем – мы подозревали даже, что самым настоящим сомалийским пиратом. Когда-то давным-давно будущий пират учился в ЧССР вместе с мамой Власты. От него и остался смуглый цвет Властиной кожи и крутые кудри. Когда коммунистическая платформа наших стран раскололась в пользу соседней с Сомали Эфиопии, её папа отплыл на этой платформе на родину, где его политехническое образование мало пригодилось. Он занялся каким-то бананово-кокосовым бизнесом, прогорел, благодаря кланово-племенным связям угодил в новый бизнес, в котором… стал миллионером. Сам он, вроде как по морям не плавал и суда не захватывал, но, сидя на своей роскошной вилле на берегу Аденского залива вроде как руководил процессом. Хотя, возможно, это было совсем не так, а, как говорится, сыграл стереотип мышления: раз сомалиец – то непременно пират. Точно я знала лишь то, что время от времени он присылал дочке почти неприличные суммы в твёрдой валюте и она, не скупясь, всегда меня поддерживала, считая, что мы почти сёстры. Ведь мама-то у Власты была славянкой!

Итак, экспромт-визиты друг к другу были у нас в порядке вещей. У нас – но не здесь, в этой каменной цитадели!

– Дорогая, – сдвинув брови, попытался пошутить мой суровый хазбенд. – Почему кто-то пытается взломать мою защиту?

– Почему взломать? Мы с Властой подруги по колледжу, – охваченная раздражением, я  изо всех сил пыталась оставаться спокойной. – И что ты везде приплетаешь какие-то взломы?

– Потому что у нас в стране являться без приглашения – это как плюнуть в чужой суп. Это хуже, чем взломать чужой сайт.

Я промолчала. Подруга потопталась у ворот, дружелюбно потолковала с ликующим Сиенной и вскоре, к удовлетворению Джима, убралась восвояси.

– Мы – цивилизованная нация, и ваши варварские привычки здесь не пройдут. Ты должна понимать элементарные вещи. Тем более, – он посмотрел на меня значительно. – Тем более, ты живёшь в моём доме. Я здесь – хозяин! И решать без меня ты ничего не можешь. Кроме того, – он взглянул на меня чуточку насмешливо, как бы забавляясь. – Возраст у тебя  ещё зелёный.

Лучше бы он этого не говорил. Я  уже полгода старалась держаться, не встревать в конфликты. Не реагировать на оскорбительный тон, на мелкие уколы. Но в этот раз меня достало: Джим при каждом удобном случае напоминал мне о моём возрасте. С возрастом, кстати, проблемы у меня начались не сегодня. На родине меня давно, лет уже с двадцати, считали старой, образно говоря, девой, и при всяком удобном случае старались ущипнуть. Мол, тебе уже мечтать не о ком, кто берёт, за того и иди. Идти за кого попало – не хотелось: какой смысл заводиться с нашими алкашами да гуляками? Одним словом, у нас мой возраст давно считался внушительным. Здесь же – наоборот: таким, как я, лишь недавно начали отпускать алкоголь, во всех барах и ресторанах у меня придирчиво разглядывали ай-ди, и я постоянно наталкивалась на отношение к себе как к несмышлёнышу.

– Возраст?! Мне почти двадцать шесть! Я давно не маленькая девочка, чтобы мне подтирали нос! – орала я, уже не в силах остановиться. – И вообще! У нас к двадцати одному году уже перестают ходить на дискотеки, а у вас только начинают! Да, у вас восьмидесятилетние на дискотеки ходят! Прикажешь и мне до восьмидесяти дома сидеть?!

Джим обалдело уставился на меня. Он не ожидал взрыва и потому опасливо ретировался.

А я внезапно отчётливо осознала, какая бездна разделяет нас и какая малость связывает.

3

Я посмотрела на часы: стрелки близились к одиннадцати, автобус же отходил в 11.15. Если вечером предстояла пати, нужно было поторопиться: кроме встречи с Властой мне стоило выкроить время на супермаркет:  холодильник уже был пуст и, хоть мой хазбенд ел только овощи и сыры, однако всевозможные соусы, без которых он не садился за стол, как ничто другое требовали множества различных ингредиентов. И значит, тоже времени. Стало быть, моя задача сейчас – нигде не задерживаться.

Но и темп сегодня почему-то не задавался. Может, сказывалась замотанность последних месяцев: всё-таки учиться, работать и тянуть семью, даже если в ней лишь двоё – задача непростая. Непростая она ещё и потому, что я не могла понять своего избранника. Я не могла взять в толк, зачем ему был нужен этот напичканный красивыми вещами дом, если вся жизнь в нём всё равно шла как бы в виртуале, платить же надо было за реал. Проще было снять квартиру. Зачем такой большой двор, а во дворе этот старый, заросший лаковыми листьями бассейн, если в нём к живейшему интересу Сиенны плещутся лишь две индифферентные черепахи. В университетском городке, где, «повышая квалификацию», я подружилась с Властой, да и в самом городе, за копеечный абонемент всегда можно поплавать в общественном бассейне, да ещё и в весёлой компании.

Зачем всё это, если механика бытия целиком и полностью замкнулась на чужой вкус? «Ты ничего не понимаешь, дом – это моя частная собственность!» – презрительно парировал Джим, чем опять ставил меня в тупик: какая же это собственность, если домом владеет не Джим, а банк, у которого он ещё тридцать лет должен выкупать его за безбожно-грабительские проценты! И чувства, ещё не так давно живые, как бы припорошились пылью, завязли в тенетах ролевых игр: так – можно и нужно. А так – не по уставу, неидеально и потому нельзя.

У меня на родине я привыкла к людям простым и искренним. Они жили, как хотелось, ходили друг к другу в гости и довольны были самым малым. По слухам, когда-то на октябрьские и первомайские праздники они таскались с транспарантами и флажками, а дома на кухнях весело слушали всякие западные «волны» и «голоса». На Новый год весь город вываливал на площадь – хлопали пробки шампанского, гремели динамики, взлетали нехитрые фейерверки… Почему здесь, в нынешнем реале, в удобном, хорошо обставленном доме меня нисколько не тянуло по вечерам зажечь свечи,  и вовсе не радовала похожая на ладью цветная ваза, где они должны были бы плавать. Неинтересно было смотреть огромный, во всю стену, телевизор, вызвавший бы на родине приступ вожделения у всех подруг… Мне всё здесь стало немило. Я сознавала свою странную, облепившую меня паутиной несвободу.

4

Автобусы здесь оказались не таким уж удобным средством передвижения. Ходили они только раз в полчаса по нескольким, довольно замысловатым маршрутам. И хотя ходили строго по расписанию – минутой раньше, но никак не позже – всё равно оказывались мне не с руки. В университетскую библиотеку, где подрабатывала Власта, я попадала долгим окружным путём с двумя пересадками. По сути, время, которое за пять долларов уходило на мою поездку, я могла гораздо успешнее потратить напрямую, сэкономив при этом на чашку восхитительного мокко в библиотечном кафе. В первые месяцы своего пребывания здесь я постоянно торчала в библиотеке, и в коротких перерывах наслаждаясь напитком, добавляла в пластиковый стаканчик ещё и корицы, и имбиря, и тёртого шоколада, которые, как прочие добавки, полагались бесплатно…

По той самой причине я без спросу и взялась объезжать стоявший без дела новый Джимов велосипед. От моего собственного он отличался всем, в том числе главным –  тормозами: тормозить на нём нужно было руками, а не ногами. Задача эта была не из лёгких, руки быстро уставали и велосипед петлял по горам-долам холмистой местности, вовсе не предназначенной ни для велоспорта, ни для пешеходов. Но мне нужна была мобильность. Да и пять долларов на улице не валялись.

Экономить я начала не с сегодняшнего дня. Доллар к доллару – у меня скопился небольшой «капиталец» на что-то более существенное, чем автобусный тикет. Например, на новые джинсы. Старые, купленные ещё на отечественной барахолке, уже не выглядели такими понтовыми – от частых, почти ежедневных стирок они поблёкли, края их пообтрепались, и одна из заклёпок обещала вот-вот отлететь.

Кроме того,  мне нужны были деньги и на косметику: от мыла и постоянных водных процедур моя кожа начала угасать, возле глаз угадывались пока ещё прозрачные морщинки, не говоря о том, что и тело зудело от непривычного минерального состава местной воды.

Я пыталась привлечь внимание мужа к этому факту в надежде, что он отстегнёт на ещё одну статью расходов. Но ничего не вышло.

– Пэри, хани, ты чересчур молода, чтобы заботиться о таких вещах. Чем меньше на лице химии, тем оно свежее, – бесцеремонно оборвал меня Джим, полируя при этом розоватый, чуть заострённый ноготь.

Забыла сказать: Джим работал дизайнером в каком-то странном компьютерном бизнесе, чертил непонятные картинки для непонятных журналов, расходившихся по всей Америке – и считал, что его внешность была его рекламой. Как и его  полукомпьютерные полудевушки-полуюноши. Правда, мне они совсем не казались привлекательными. Они были как из спичечного коробка – все одинаково долговязые, широкоплечие, с выпуклыми, как у негритянок, губами и  неестественно стоячими  грудями.

– Где вы набираете прототипы? – всякий раз удивлялась я, листая вощёные страницы. – Хоть бы один в теле был.

– В теле у нас вся Америка, – пояснял он терпеливо, как ребёнку. – А модель должна соответствовать. Вот ты не подошла бы.

– Это почему? Из-за веса?!

– Из-за роста. И грудь у тебя маленькая.

– Как это? – не поняла я. Мой третий размер я считала вполне подходящим для собственной конституции, не много не мало – в самый раз.

– Маленькая-маленькая, – заверил меня Джим. – Тебе обязательно нужно поставить имплантаты.

– Силиконовую грудь? – хихикнула было я, приняв это за шутку, но Джим строго посмотрел на меня. Он уже надел тёмные очки и взялся за ручку двери. – Силиконовую или салиновую. Почему бы нет? Какая разница, естественная или искусственная? Главное – чтобы была большая! Грудь должна быть такой, как требует идеал. Есть собственная, как требует  идеал – хорошо, нет – делай, – он посмотрел на меня оценивающим взглядом и заключил: – Бери и делай.

Я посмотрела на него в замешательстве. И представила, как скупердяй-Джим выкладывает из кошелька тугую пачку банкнот и, не жмотствуя, отдает её хирургу, а тот просит «добавить бы надо», потому что салиновые прелести стоят баснословно дороже, чем наши из плоти и крови.

– Ладно. Предположим – грудь есть. Что ещё мне надо?

– Тебе? – Джим посмотрел внимательно и огорошил: – Можно чуть надуть губы, выпрямить нос и обязательно сделать зубы.

– Как – губы и нос? Как-как-как – зубы?! У меня все свои. Ни одной пломбы ещё нет!

– Пломбы ни при чём, – отмахнулся Джим. – Зубы должны быть идеально ровные и белые. Кстати, для модели у тебя неправильный прикус.

Я уставилась в зеркало и ничего из ряда вон выходящего на своём лице не нашла: губы – в меру пухлые, нос – пропорциональный, а зубы как зубы, белые, ровные. Ну, разве что крохотная щёлка между двумя передними. Но её почти не видно. Придирки! Высунула на всякий случай язык – он был красный и остренький – и, показав его Джиму, задала совершенно резонный вопрос:

– Но если я такая «неидеальная», зачем ты на мне женился?

– Я же тебя люблю, – с ледяным спокойствием ответствовал хазбенд, – и хочу, чтобы ты была самой красивой.

Я представила себя «самой красивой»: с резиновыми сиськами под мышками, с губами-блюдцами на пол-лица, с носом а-ля Майкл Джексон, со зловеще-железными скобками на зубах и рассмеялась.

– Не вижу ничего смешного. На всё есть идеал! – опять припечатал меня хазбенд… – При этом он с грустной миной выгреб из моего, валявшегося на столе, кошелька мелочь вперемешку с мелкими купюрами.

– Что-то ты много тратишь. Ты не могла бы быть поэкономнее?

Перемеряв с десяток моделей, я остановилась на этой. Я даже была рада, что ни одной от известных мне на родине фирм тут не оказалось. Та же «Леви» вытянула бы все мои сбережения, а эта, неизвестная, не напрягала. Денег вполне хватило, даже остались. Джинсы соблазнительно приоткрывали полоску живота и хорошо обтягивали мои высокие в голени ноги. В таком виде, мне думалось, я уж не буду выглядеть менее привлекательной, чем Джимовы «прототипы».

– Это наш хлеб, – пояснял он обычно в ответ на мой красноречивый взгляд. – Если они откажутся от моих услуг, нам нечем будет платить по счетам.

Я заплатила и направилась было в отдел косметики. Чтобы Джиму не пришлось сегодня краснеть за мой вид, косметику нужно было подобрать качеством повыше – может, «Лореаль». Или даже «Шанель»… И тут возле сияющего тысячью солнц ювелирного бокса моё внимание привлёк высокий изломанный «прототип» – прямо из Джимовых журналов. Прототип неопределённого пола и возраста примерял золотую диадему, усыпанную разноцветными камешками. Может, там были и бриллианты – диадема искрилась и переливалась как на андерсеновой принцессе. Прототип нацепил драгоценную вещицу на свои распатланные волосы, повертелся перед своим бойфрендом и, удовлетворённо кивнув, вернулся к зеркалу. И тогда в ярко освещённом его отражении я вдруг узнала того, кто стоял рядом и выписывал чек. Это был мой хазбенд Джим.

Я не могла поверить: сердце моё колотилось, в горле царапало, как будто там провели наждаком и, спрятавшись за колонну, еле сдерживая предательский кашель, я стала следить, как «сладкая парочка» раскланивается с продавцами и как в ответ те кланяются им. В голове у меня проносились разные предположения. Но как ни пыталась я найти оправдательные мотивы, как бы ни убеждала себя в профессиональной необходимости сего действа для бизнеса, предательская дрожь не проходила. Тем более, что мне ещё ни разу за время замужества не довелось получить от моего измученного долгами хазбенда хотя бы поощрительного поцелуя, чего уж говорить о ювелирном салоне. Тут же на моих глазах произошла многотысячная торговая сделка и её приняли как должное. Прототип даже ухом не повёл, более того: он вышел из салона и сел в наш «Понтиак», как в свой собственный, нимало ни о чём не заботясь. А я, идиотка, экономлю на мокко!

«Я ему скажу всё, что о нём думаю! – в бешенстве накручивала я шанельные педали, пытаясь успокоить себя скоростью и ветром. – Я припомню ему и биологические запахи, и свои джинсы с оборванной бахромой! И запретный велик. Я ему покажу экономию! – твердила я с разгоревшимися щеками, готовая немедленно собирать вещи. – Я завтра же подам на развод и… да, отсужу у него половину положенного мне как законной жене, иму…» – предатель-велосипед не дал мне докончить. Он резко скользнул вбок, вывернув колесо, и я грохнулась в какой-то старый фонтан с каменным колодцем. Свёрток с джинсами, косметикой и ещё какими-то мелочами – всё оказалось в цвёлой воде!

– Нужна помощь? – веснушчатая, словно перепелиное яйцо, физиономия широко улыбнулась из-за ветрового стекла и выскочила из-за руля. Это был крепко сбитый паренёк лет двадцати в драных сандалиях на босу ногу. Осмотрев предатель-велосипед, он многозначительно присвистнул и, ткнув в него пальцем, опять предъявил щербатые зубы: 1-0 в его пользу!

Я подобно нашей черепахе из бассейна лишь втянула голову в плечи, по-прежнему не решаясь взглянуть в сторону фирменной ценности.

Он ещё с минуту с интересом понаблюдал, как я вылавливаю из воды облепленные мусором покупки, и, снова присвистнув, сделал вывод:

– Классный лаг! Отыграться придётся нескоро – копыто нужно менять. – Куда ехать-то?

Я как-то ещё не придумала, куда. Но выбирать было не из чего – в моём виде был смысл ехать куда угодно, но не оставаться тут. Я по-прежнему не решалась повернуть глаза к Шанепеду – впереди были жуткие объяснения с Джимом.

– Можно в колледж, – в тон, но хмуро произнесла я, брякаясь на заднее сиденье.

– Уже едем! – понимающе кивнул паренёк, пристроив Шанепед в своём багажнике и протягивая мне обе открученные от него сумочки. В одной из них оказался сюрприз: фирменная косметичка «Chanel»! Парень, взглянув на мой мокрый мобильник, вытащил из кармана свой.

– Попроси, чтоб тебе принесли переодеться. И – прямиком в данж. – Он явно принял меня за студентку – в университете так называли бассейн.

Он опять покатился со смеху, разглядывая меня в зеркало дальнего вида.

– Хай, Власта! Притащи мне в бассейн джинсы и футболку, плиз, я вся мокрая! Потом объясню, – сбросила я на автоответчик.

– Ты вот что, – высадив меня, предложил спаситель. – Оставь велик у меня и скажи мне свой номер. Мой – вот. Я починю и созвонюсь.

– Идёт, – машинально улыбнулась я. И назвала цифры. Потом цифры Властиного мобильника – мой промок настолько, что отключился.

– Может, уже завтра позвоню. Как звать?

Я назвалась. Он тоже. И мы расстались.

Плавательный бассейн располагался под зданием общежития и был стилизован под морской залив. Схожесть усиливал большой макет парусника, деливший воду на две части: глубокую – для любителей плавательных стилей, и мелкую – для тех, кто занимался водной аэробикой. Корабль дрейфовал вдоль середины бассейна. Там мы и встретились с Властой.

Она примчалась почти сразу. Во-первых, потому что была её смена – Власта недавно ушла из слишком тихой для её деятельной натуры библиотеки в бассейн – в спасатели. А во-вторых – узнать, что случилось у замужней приятельницы, которая держит дом на запоре даже от лучших подруг. Будущему психологу это казалось делом первостепенной важности.

– Всё хорошо. Всё спокойно, – словно убаюкивала она меня, зорко следя, чтоб никто нас не подслушал. Она выставила на корме табличку «закрыто» и сохраняла свой пост с немалым усилием, отгоняя то одного, то другого претендента. Этот корабль в студенческой среде давно стал модным – желающие могли забраться туда для свиданий или просто отдохнуть: полистать журналы, выпить чаю из электрического чайника, что стоял в кубрике. Но Власта уверенно держала оборону, не забывая при этом слушать и меня. А слёзы опять душили меня. Казалось, что боль, которую сейчас опять чувствую я – это последнее из чувств, на которое я вообще способна. Только когда всё разочарование, все скопившиеся обиды я, наконец, выплеснула, мне стало вроде бы легче. Но натура Власты, вероятно, и тут не была способна полностью замкнуться только на мне. И это задевало. Похоже, ей не казался таким уж драматичным мой рассказ. Она-то не отключала от меня внимания, но её окрики типа «Закрыто! Ремонт!» или «А ну, в сторону!» показывали, что она относится к рассказу не так, как я. Я-то выкладываю душу, я исповедуюсь перед ней как на духу, а она смотрит на меня как шкодливая девчонка – уголки губ ползут всё выше! Тоже мне – психолог! Я пошла к сходням и с сердцем плюхнулась вниз. Выплыла почти через минуту и обиженно улеглась на спину, стараясь не шевелиться.

– А я тебе скажу так, – всплыл рядом её чуть приглушённый голос. Значит, она-таки поставила свой диагноз и теперь жаждет его озвучить. Ну-ну, послушаем.

– Вся беда в том, что ты бежала от правды. Ты хотела верить в сказку, которую придумала сама, – уже снисходительно сообщила Власта и шутливо плеснула в меня водой. – У вас воспитывали на сказках – о коммунизме, например. О говорящих Патрикеевнах и Михал Потапычах, о всяких каретах из тыквы и добрых волках. Вы всё время стремились верить в то, чего сами и хотели. На самом деле всё было не так. – Она повернула ко мне смеющееся мокрое лицо. – Перемени декорацию, вернись – и всё. Ничего страшного не случилось.

– Ничего страшного не случилось, – повторила она, потому что не услышала ответа. – Если так хреново – вполне можешь вернуться назад. Ведь вы поженились только потому, что закончились курсы, и тебе нужно было уезжать. Он сделал тебе не предложение, а одолжение, и посчитал это веским основанием для того, чтобы относиться к тебе свысока.

«Неправда, мы поженились, потому что влюбились друг в друга!»

– И потому он даже не купил обручальных колец, а просто отдал тебе старое, завалявшееся от первой женитьбы.

«Но-но-но я-то в него влюбилась, это уж точно!»

– Конечно, ты в него влюбилась: он мог дать тебе то, что не дал бы никто другой. К тому же, он не урод и не старик.

«Караул!» – пронеслось в запылавшей голове…

– Пошли в раздевалку, я дам тебе таблетку. Выпьешь – и всё пройдёт. Только не глотай на сухую, запей тоником. Вообще-то надо запивать водой. Но тоник вкуснее. Вода у нас тут не очень. – Она опять метнулась на корабль и помахала оттуда мне электрическим чайником с открытой крышкой: – Смотри – электроды взялись зеленью.

– У меня от этой воды почки просто отваливаются, – как ни в чём не бывало, болтала она, смывая в душевой хлорку бассейна. Просто удивительно, как легко Власта переходила на бытовые темы. Будто выключателем щёлкала. Может, и правда, потому, что не воспитывалась, как я, на Андерсене и братьях Гримм?

– Я периодически бываю на Ист-Сайде, набираю там воду в бутыли. Там вода прямо из скважин. А здесь… – Власта красноречиво закатила глаза. – Там «Боинг», «Майкрософт», там живут всяческие биллы гейтсы, другие важные люди, а мы – кто? Пока никто. Вот уж попадём в «золотой миллиард» – будем пить воду айсбергов. Чистейшую. Будут у нас огромные дома на пляжах, яхты и вертолёты. И мужики будут у нас в ногах валяться. – Власта опять хихикнула, представив, наверное, как мы с ней проталкиваемся в этот миллиард, к влюблённым мужикам. – Ну, всё? Глаза и нос в порядке? И правильно. Подумаешь – Джим! Да плевали мы на всех Джимов вместе взятых!

– Что такое человек? – уже в раздевалке трепалась она, не останавливаясь ни на минуту. – Двуногий зверь без перьев, как шутил Платон. И ведь по сути-то он прав! Не усложняй то, что несложно. И всё.

Что значит – чешка! Хоть их страна тоже относилась к посткоммунистическому лагерю, и сейчас грешила проблемами ненамного меньшими, в отличие от меня этой девчонке палец в рот класть не стоило: всё, что было не в её интересах, она в расчёт не брала. Впрочем, может здесь сказывались и африканские гены.

Власта натянула футболку на своё мощное, как у пловчих и регбисток, смуглое тело и принялась за меня снова.

– Ты слишком серьёзно относишься к его персоне, на которую нужно просто плюнуть. Поняла? Вот и плюнь. И не думай. Чем меньше думаешь, тем больше единомышленников – а в стране не без народа!

Она хихикнула и бросила мне пакет с одеждой. Её футболка и джинсы повисли на мне как на вешалке – Власта была размера на три крупнее. Впрочем, это её нимало не озаботило. Будучи вполне осведомлённой в механике жизни, она не считала, что внешние атрибуты имеют большой резон. Так что кто-кто, а она запросто могла бы в таком виде ввалиться и на пати.

– Это всего-навсего твоё собственное дозволение принять условия игры или нет.

Чихнув мотором новенького «Мини-Купера» (мы окрестили его Брэдли – в честь Брэдли Купера из «Мальчишника в Вегасе»), она жестом пригласила меня на переднее сиденье. Сырой пакет с новыми джинсами небрежно пролетел возле моего уха на заднее. – Твой алиментщик на работе? Вот и отлично! Сейчас отвезу тебя домой, выпьем кофе да… покумекаем.

Власта любила вставлять всякие этнические перлы. Наверное, это настраивало её на одну волну с пациентом.

На машине путь оказался совсем короткий, и не прошло десяти минут, как мы были на месте. Бесстрашно потрепав за ухо оторопевшего Сиенну (конформист Сиенна при этом слегка улыбнулся и забил хвостом, тайком поглядывая на меня), Власта вывалила на стол виноград, яблоки и огромную бутыль золотистого вина в плетёном корсете. Это был тедж – знаменитое эфиопское медовое вино. Осмотревшись по сторонам и задержав глаза на нашем брачном свидетельстве рядом с малиновым закатом и каким-то странным пауком, что затаился в паутине возле самой Джимовой подписи, она заплясала от возбуждения. – Ага! Так он у тебя компьютерный дизайнер! – Тогда всё точно! Ставь бокалы! И не парься – компьютерщики все того… – она выразительно покрутила пальцем у виска. – Придурки, мнящие себя гениями. Не стоит из-за них портить кровь. Наливай! Медовое вино кровь восстанавливает!

После двух бокалов, осушённых нами почти залпом, она уже довольно серьёзно, как доктор, посмотрела на меня, определяя, готова ли я к разумному анализу. Впрочем, в этом взгляде и ответ читался отчетливо: конечно, не готова.

– В общем, так, – кидая спортивную сумку под стол и забираясь (о, Джим!) на диван прямо в кроссовках, провозгласил мой психолог: – Твой вурдалак работает с компьютерными моделями. Откуда тебе знать, в какую статью расходов попадают его траты. Они же, эти фьюи, – она опять покрутила возле виска – имеют всякие веб-кошельки, что-то продают, сальдо переводят в ВМЗ и получают в пять-десять раз больше. Там такая схема, что не разберёшься! У нас ребята в колледже тоже этим грешат – и как у вас говорят, на молочишко хватает. Это же не стёкла мыть в офисах – они за пару часов из железа выжимают максимум. Ты когда-нибудь работала с моделями? И я – нет. Вот и думай – может, у них так положено, может, на это вообще отпускаются деньги. Реклама! Фотосессии! Это во-первых, – Власта загнула тёмный палец с ещё более тёмным лаком на ногте и тряхнула золотым барашком волос. – А во-вторых, – она с тайным пониманием наклонилась к моему уху, – пока ждёшь грин-карту – не рыпайся! Себе дороже. К тому же, хочешь что-то отсудить – нужен стаж не в месяцы, а в годы. Тем более, если контракт. Если контракт, нужен стаж – лет десять. И то. Сначала проверь, что там написано. Ты ведь когда подписывала, не проверяла? Во-о-от. А говорится: доверяй, но проверяй! – Она походила по кухне, тоже увешанной Джимовыми творениями. – У вас, у восточных славян, ведь как: влюбилась – помчалась – рай и в шалаше. А лето кончилось – шалаш протекает, холодно в нём… – Она смотрела на меня, будто взвешивала в каждой руке что-то очень существенное и не могла решить, что же выбрать. Власте явно не доводилось быть в моей шкуре – свою-то она уж точно знала бы, как защитить. Разность менталитетов, несмотря на их славянскую схожесть, сбрасывать со счетов не приходилось и это смущало подругу. Она с любопытством перебирала страницы журналов с моделями и смотрела то на них, то на меня, то на его картины. Понимание ускользало, пока мы не налили по третьему бокалу.

– Истина в вине! – наконец ударила она себя по лбу. – Как это я сразу не догадалась? Его картины! Всё ясно! В душе этого человека хаос! Отсутствие связи между всеми частями личности. Вот в чём дело. Клиника! А кто ещё в компьютерщики идёт? Кто мнит себя гениями? Каз-з-з-лыыы!

Уголки её губ снова задрались почти до уголков глаз. Психолог она пока  была никакой, и сформулированный диагноз её радовал, как высокий балл на экзамене.

– Ты придумала его образ, он – твой. Он пытался спастись от своего хаоса тобой! А ты от вашего хаоса – им! – вещала моя Кассандра. – А ты – дура. Как все ваши бабы!

Пьяную Власту несло потоком вдохновения и, если бы я не знала её, я бы в точности решила, что с ней тоже что-то не так.

– Ты что так смотришь? – веселилась она, заливая по-пражски кофе крутым кипятком. – Щас ещё кирнём, а это пока отстоится. Знаешь, у нас глинтвейн пьют прямо из бочки на улице, а потом запивают чашкой кофе и – можно начинать по-новой!

– Ой, уморила! – продолжала она. – Страдает из-за компьютерного придурка! А чего? Вы ведь живёте каждый по устоявшейся схеме – и всё заранее расписано, как роли… Здесь так живут многие. Их устраивает. – Она смотрела на меня круглыми, как две спелые виноградины глазами – на её смуглом лице они смотрелись неожиданно, как чужие и, попивая из бокала, резонёрствовала с наслаждением. – Компьютерщики привыкают к своей компьютерной жизни так, что возможность жить в реале у них атрофируется начисто. Вы придумали друг друга. Да, придумали, и каждый исполнял свою роль…

– Но на него мне плевать, – разливая уже отстоявшийся напиток по чашкам, добавила она озабоченно. – Его роль – его проблемы. А вот ты… В жене, играющей жену, есть опасность отстранённости. А потом отчуждения. Это как в семьях моряков. Бабам их на фиг муж не нужен. Они с ним устают! Они ждут не дождутся, когда он опять отчалит. По сути, можно ведь жить и так. Рацио. Но вы любите сказки. Вот и бухаетесь в них как в омут. У славян это вообще пунктик. Моя мама тоже бухнулась в папу. А теперь что? Теперь одна. Не ехать же ей к пирату. Но выбор за тобой.

Власта, прицелившись яблоком в свидетельство, вместо него сбила со стены малиновый закат. Он грохнулся, свалив ладью с плававшими в ней свечами. Хорошо ещё, что мне не вздумалось их зажечь. Но Власта и внимания не обратила на созданный ею разгром, вся поглощённая неожиданным для себя спектаклем, где дебютировала в главной роли. Она и не собиралась опускать тяжёлый малиновый занавес.

– Хочешь любить – предпочти узнать в нём человека. Может, он и стоит любви. А может – нет… Узнай. А уж тогда решишь, как быть. – И грозя пальцем, рассыпалась колокольцами – смех у неё был такой. – Это ловушка. Лучше реши наоборот – Джим как трамплин.

Власта выбралась, наконец, из роли Кассандры, в ней уже взяло верх её неистребимое рацио. – Короче, если возвращаться не собираешься, значит, нужно ждать гражданства! Замужем за американцем – три года ждать, а не замужем – пять или больше. Решай сама. Притворство или одиночество – вот в чём вопрос.

Она посмотрела на меня испытующе.

– Впрочем, одиночество – понятие относительное. Всегда найдётся, кого взвалить себе на плечи! Потому — не лучше ли ничего пока не менять? Гражданство чего-то стоит. В зоопарке тоже свободы нет, но… средняя продолжительность жизни обитателей выше. И пока, если хочешь, это главное!

И хоть я ещё ничего не решила, возникшее молчание стало как бы клятвой заговорщиков.

Мы понемногу допили, и жизнь показалась просто замечательной. И, чтобы Власте не попасть в лапы полиции – в Штатах за вождение в нетрезвом виде грозит нешуточная кара – мы двинули теперь уже в Джимов бассейн. Власту нисколько не смущала его негигиеничная заброшенность, тут в ней явно сказались дикие африканские гены – и она с шумом бухнулась в тепловатую воду, нимало не заботясь ни о черепахах, ни о пауках, что сплели свои сети прямо на сходнях: леди и джентльмены, мир тесен. Подвиньтесь!

Мы так орали от удовольствия, что мне, привыкшей к тишине и сдержанности, было поначалу неловко перед соседями.

– Ну, так это всё твой Джим! – отмахивалась подруга. – Это он тебя выдрессировал. Если ты будешь смеяться, он не сможет думать, что твоя судьба в его руках. А двое в одном лице – разве не экономия? Ещё какая экономия! Тоже мне, нашла загадочного муженька! Загадочнее кота в мешке может быть только кошка! Только склеротики влюбляются без памяти! – всё ещё загружала она моё отсыревшее сознание.

– Вот почему вы, русские бабы, так зациклены на мужике?! Ты приехала в новую страну, а жизнь чешешь той же старой гребёнкой! Почему вы все подгоняете себя под одни и те же персонажи? Так тебя учила мама? Ну, так и пусть она живёт свою жизнь. А ты – свою. Знаешь, в восточных учениях говорится – когда человек приходит к грани миров – верхнего и среднего, где мы живём, в зависимости от накопленного опыта небесные владыки отправляют его или в верхний новый. Или назад в старый. Чтобы он опять переживал то, что не успел осознать. И так до тех пор, пока не осознаются и не изживутся прежние заблуждения. Такая вот перспективка.

– Хорошо, что мы, к примеру, не афганки! – согласно плеснула я в сторону Власты и она, хохоча, стала тоже громко бить ладонями по воде.

– Мне совсем не хочется талдычить пройденное.

– А повторенье – мать ученья, – ответила вполне довольная своим профессиональным дебютом Власта. Она натягивала футболку на мокрое тело, в последний раз являя мне свой могучий торс. – Так ведь у вас говорят? Но нам до того часа далеко. Если б даже мы были афганками. А потому будем пить и петь! Завтра же дам объявление в инете, что мы, две иностранные студентки, ищем партнёров, чтобы пить, гулять и веселиться!

– Так создан мир, мой Гамлет, – уже из машины кричала эрудитка Власта.

– Так создан мир! – поддержала я её.

– Абсалютли! – шлёпнули мы друг друга по ладоням на прощанье. Жизнь была прекрасна и удивительна!

5

Будильник сработал. И я разлепила глаза. Оказалось, вовсе не будильник, а мобильник. Ещё не понимая, почему я в гостиной, а не в спальне, я потянулась в сторону звука и обнаружила там Джима в очках и с блокнотом. Он мрачно ходил по комнате, что-то записывая, и, казалось, был с головой погружён в работу. Но увидев, что я проснулась, ледяным голосом процедил:

– Так, потрудись объяснить, что произошло. И не трогай мобильник.

Я не послушалась и схватила трубку.

– Наконец-то! – услышала я торопливый голос Власты. – Тут мне какой-то хмырь звонит, говорит, что по твоему номеру отвечает какой-то мудак. Просил передать следующую новость: «велик готов». И интересовался, куда доставить.

Я не успела ответить, Джим молча отобрал у меня трубку, послушал и нажал кнопку сброса.

– Кто звонит и сбрасывает, когда отвечаю я? Что случилось в моё отсутствие? И, пожалуйста, объясни, куда делся мой велосипед?

Мне нечего было сказать. Ответ был ясен. Даже не говоря о пострадавшем Шанипеде! Сброшенные со стены картины, опрокинутые стулья. Диван – в кофейной гуще и винных пятнах. По всему полу – мокрая одежда и яблоки – целые и надкусанные… Под столом на боку, как русский Ваня, огромный пустой бутыль – скандал! Значит, мы выкушали, считай, три литра на двоих!

– Па-ра-ске-ва! – забыв о магометанской неблагозвучности моего имени, прочеканил Джим. – Ты играла в пинг-понг? – Джим брезгливо подбрасывал одно из яблок в руке.

Я тупо следила за его движеньями. Да, жизнь – штука сложная. Чтобы всё в сиропе – не получается. Так было здорово вчера и вот – пробуждение.

– Не слышу ответа.

Казалось, с лица хазбенда ластиком стёрли выражение. Оно не выражало ничего. Во всяком случае, можно было лишь предположить, что кому-кому, а Джиму есть, что сказать по этому поводу. Но он безмолвствовал. Он продолжал инвентаризацию с тем же непроницаемым видом.

– Так что, будем отвечать мне или моему адвокату?

Его тон не обещал ничего хорошего. Моим намереньем было вообще-то поскорее избавиться от боли в голове. Она сковала как обруч, а от слов хазбенда, словно бы ещё и винтик поджали. Я молча нагнулась – убедиться, что в бутыли уже не осталось ни капли золота. Да, так и есть. Прошлёпала на кухню, повернула вентиль плиты. Джимова плита не имела горелок – на блестящей, чёрного агата поверхности обозначены лишь окружности, указывающие места для сковородок и кастрюль. Я поискала глазами пакетик с кофе – он, полурассыпанный, валялся у ножки перекинутого стула. Я подняла пакет. Джим молча, с долей брезгливости наблюдал за моими действиями.

Засыпав кофе по рецепту подруги, я подождала, пока золотисто-коричневая пена достигнет края чашки и накрыла её, чтобы гуща осела. Сама же тем временем подбирала слова для объяснения. Слов по-прежнему не находилось, может, они разбежались от боли в голове.

– Я жду ответа, Пэри, – продолжал нудить он, тщетно доискиваясь моих глаз и, вероятно, вкладывая в слова что-то своё – в его тоне теперь звучало явное предостережение. – Ты взяла без разрешения дорогой велосипед. Ты не явилась на важную для меня пати, на которую я был приглашён с супругой!

Пати, ёлки-палки! Я начисто забыла о пати! Даже с Джимовой точки зрения этот факт говорил сам за себя: случилось нечто из ряда вон выходящее.

Мне опять нечего было ответить, потому что я всё ещё решала, как после вчерашних событий поступить с нашей семейной жизнью. Это было состояние абсолютной внутренней неопределённости. Мне явно не хватало Власты с её бесцеремонной решительностью. И тот самый выбор, который она вчера ещё предлагала сделать, сегодня мне почему-то был не по плечу. Хотелось, чтобы всё решилось само собой, без моего участия. Вот ведь беда – если бы из меня получилась настоящая торговка, я уже нашла бы, что ответить. Но за моей спиной куча интеллигенствующих подруг и лишь одна рыночная. Да ещё несколько курсов консерватории – подготовка, ничего не давшая в нынешней моей жизни.

Напряжение, повисшее в воздухе, я чувствовала прямо физически. Наверное, Джиму было достаточно и этого затянувшегося молчания, потому что он вдруг развернулся и аккуратно захлопнул блокнот.

– Стало быть, ты не намерена отвечать, – констатировал Джим. – Но хотя бы можешь объяснить, с кем ты была?

Тон хазбенда по-прежнему не предвещал ничего хорошего и я, всё ещё не решаясь на откровенную стычку, еле слышно выдавила из себя:

– С Властой…

Наверное, Джим ожидал чего-то другого, он оторопел, даже нацепленные очки слетели с его носа.

– Так вот оно что!.. Ты, ты, ты любишь женщин!.. – вдруг воскликнул он и поспешно скрылся в своём кабинете.

Вот так – ни за что ни про что, без драки – в забияки! – озадаченно ухмыльнулась я, слушая, как Джим «топчет батоны» вперемешку с шелестом газетных листов.

Кофе обжигал, но нисколько не снимал головную боль. И почему-то не хватало духу выложить Джиму начистоту всё, что я думаю о нашей жизни, о его «прототипе» с дорогой диадемой на засаленной башке. А заодно о его дурацких подозрениях, не имеющих ко мне никакого отношения. В нашей стране такие вывихи ещё не достигли даже малых вершин. Так, среди шоу-бизнеса, да и то не везде, в основном этим грешили для рекламы и пиарили такое самые незначительные и самые невзыскательные красотки из «Дома-2». Для этого нужно сначала стать такими же сытыми и ухоженными, как их грёбаные америкосы, которым вовсе не надо бросать консерваторию, чтобы выжить.

Я покосилась в сторону Джимовой двери. Заперта. Что ж, люблю женщин, значит, люблю женщин. Даже проще – ничего не надо выдумывать, сам подсказал! И я позвонила Власте.

– Можешь заскочить за мной? Ага, прямо сейчас. Есть потрясающая новость!

Подруга не заставила себя ждать, и минут через десять её «Брэдли» любовно урчал возле моих ворот. Ещё раз кинув взгляд на вчерашний разгром, я выскочила из дома. Я уже поняла, что произошедшие события выстроились в причинно-следственную цепочку, и одно звено как бы указывало другому, как закручиваться дальше. Может, и моя цепочка диктовалась генами – мама музицировала, папа копался в старинных фолиантах, и оба ровным счётом ничего не смыслили в новой обрушившейся на них жизни. Прежде-то она текла сама по себе…

– Вещи забирать не будешь? – выруливая на фривей, уточнила Власта, никак не отреагировав на мою «потрясающую новость».

– Пока нет, – озадаченная, ответила я ей.

6

«Что тебе надобно, старче?» – спросила бы у меня Золотая рыбка, если бы я была мужчиной. Но я родилась женщиной. И для Америки это было гораздо лучше. Потому что у женщины в Америке куда больше возможностей устроить свой быт. Можно наняться бэби-ситтером, присматривать за чьим-то дитятей, с жильём или без, как удобнее. Это – от десяти долларов в час. Можно пойти ухаживать за дедами – помогать им доковылять до унитаза. Тоже не меньше заплатят. Можно пойти в бассейн спасателем, что любому олуху по плечу и тоже что-то капает. Можно в официантки. Молодым женщинам заработать себе на жизнь – не проблема. Но нужна грин-карта, которой у меня ещё не было. И машина. В Америке без машины – никуда. И если на грин-карту я, как жена американца, ещё надеялась, то машина была чем-то совершенно недосягаемым. Потому что денег на машину ждать было неоткуда. И потому рыбка нужна была именно мне, а не какому-то старикану с рваной сетью. Мне бы от Золотой рыбки нужно было исполнения всего одного желания. Потому что от машины далее зависели все необходимые разумному человеку блага – здоровье, богатство, интересная работа и вообще жизнь.

–Так в чём проблема? – изумился Ник, стаскивая благородный велосипед с багажника без всякого почтения к марке и, как в прошлый раз, светя широкими, похожими на тыквенные семечки зубами. – Зайди на Крэгз-лист, выбери колёса и закинь мыло…

– ?!

– Крэгз-лист – это сайт типа рекламный, – прыснула Власта. Ей тоже показалась смешной моя неосведомлённость. Она-то купила машину именно так, причём сразу по приезду. Но то чешка Власта, её субсидировал папа, и подрабатывала она тогда в университетской библиотеке, и что-то подбрасывали многочисленные бойфренды, возможно, претендовавшие на её… руку и сердце. Другое дело – я.

– В деньгах дело, – хмуро бросила я, разглядывая новенькое колесо велосипеда. От вчерашней аварии осталась только небольшая ссадина пониже руля. – Мне их негде брать. Так что и за ремонт мне тебе заплатить нечем.

– У тебя же вроде хабби есть – или он что, индиджент?

В переводе на нормальный язык это означало: мол, возьми у мужа, или он что, неимущий?

– Он у неё думер. Разве она крутила бы педали, если бы был нормальный?

– А что, нормального не нашла? – опять изумился Ник. Наверное, по его разумению, нормальных в Америке было хоть косой коси.

– Хотела стать принцессой, потому искала Принца.

– Все вы сначала овечками прикидываетесь, – собрал на носу веснушки всезнающий Ник и, распахнув зубы до отказа, рванул из кармана платиновый «Американ Экспресс».

– Кутим?

– Ещё как! – тут же разухарилась и Власта, выбросив вперед руку с таким же…

А у меня еле набралось пятьдесят центов.

7

В здешних ресторанах я ещё не была – как ни стыдно это признать. До замужества я питалась в университетском кафетерии, а после – несколько раз побывала в так называемых «буфетах». Это когда за шесть-семь долларов можно есть всё до отвала. Только с собой ничего брать не разрешалось. А на месте – сиди и лопай хоть до вечера – никто слова не скажет. Наоборот, официанты ходят и бесплатно подливают воды со льдом. Или кофе.

Было странно, что никто не засиживался: поели – и побежали дальше. У америкосов еда не проблема, главным было не потерять работу. Если есть работа, бабки приходят регулярно – можно жить. У нас, у русских, обилие еды за малые деньги никак не вписывалось в планы пищевиков, а здесь, среди обилия дешёвых лобстеров и куриных окорочков был сущий Эдем. Только к яблокам – розовощёким и крупным, покрытым прозрачным, но толстым слоем воска, лучше было не прикасаться.

Итак, мы отправились в ресторан. Посовещавшись, мои друзья выбрали монгольский…

– Сначала хорошо подкрепимся, – пояснила мне Власта, небрежно кивнув молодому человеку с раскосыми глазами, встретившему нас на входе широкой улыбкой. Зубы в этой стране скалили по любому поводу, даже просто встретившись глазами.

Он повёл нас к большому, под красный гранит, столу, в центре которого, как позже выяснилось, располагалась газовая жаровня, на открытом огне которой посетители сами себе жарили овощи и мясо, нарезанное прозрачными пластинами и завёрнутое наподобие раковин мидий. Чуть позже не менее раскосая, но с неожиданно белой, будто фарфор кожей, монголка привезла тележку, уставленную многочисленными мисочками, тарелочками, блюдцами и блюдами со всевозможными соусами, подливами, специями и травами непонятного мне назначения, но выглядевшими будто райский сад с различной величины озёрами и болотцами. Я даже посмотрела, не осталось ли в тележке ещё и крохотных уток, которым бы полагалось плавать в этих водоёмах. Но нет, вместо них на огромном блюде румянились крупные, с детскую ладонь, креветки. Или, может, их называют в этих местах иначе – океан всё-таки. Какое отношение к монгольским степям имели эти продукты, я не поняла.

Ещё большее замешательство вызвала у меня сумма, обозначенная в итоговом счете: тридцать пять долларов и сколько-то центов. Это на троих!

– Тут жить можно! – ухмыльнулась я, даже не прислушиваясь к болтовне друзей, которые уже обсуждали, какую лучше машину мне выбрать.

– Лучше всего – гибрид, – убеждала прагматичная Власта. – Гибрид, в конце концов, обойдётся дешевле, с такими-то ценами на бензин. И габариты у него маленькие, легко будет на любом паркинге вписаться. – «Мерседес»? А что в нём хорошего, кроме названия? Корейский «Хёндай»? Ну, на «Хёндае» Принца точно не найти. Принц на «Хёндай» даже не взглянет.

Ник выразил полное недоумение: на кой мужику «взглядывать», на какой машине ездит понравившаяся ему девушка? Он же не сама девушка – избранников по маркам машин выбирать.

А мне было безразлично. Отяжелевшая от вкусной и обильной пищи, я не хотела ни о чём думать. Кроме того, делить шкуру неубитого медведя смысла не имело. Тем более  что путь наш лежал в ночной клуб. Настоящий ночной клуб-казино «Emerald Quinn»: в вольном переводе «Королева Эсмеральда», а в буквальном – «Изумрудная Королева». И к ней стекался чуть ли не весь город, чтобы отдохнуть от насыщенной рабочей недели.

Её Величество расположилась на расцвеченном флагами и огнями белоснежном судне, пришвартованном к берегу океанского залива. Судно слегка покачивалось в прибое, оглашая всё вокруг громкой музыкой и взрывами смеха. Думаю, пляжу с его жёлтым песком и белой галькой такое соседство было не по вкусу – он как бы намеренно отодвинулся от шума, что нарушал его тихую сосредоточенность. Ведь у ночного пляжа в отличие от ночных клубов всегда есть собственная, полная шёпотов и тайн скрытая жизнь. Она и сейчас как ртуть мелькала в лунной дорожке и фосфоресцируя, рассыпалась. И нельзя было понять, чем же она дышит…

В казино мы проиграли кучу денег. И кучу выиграли, обналичив в окошечке жетоны выигрыша. Перепробовали разные коктейли. Я остановилась на самодельном «Кровавом рассвете». Кроме меня это пить не мог никто, отчего не было опасности, что, пока я танцую, кто-нибудь присосётся к моему бокалу.

Мы по обычаю чокались бокалами с весёлыми людьми, то и дело подходившими к нашему столику. И с ними вместе чокался какой-то худощавый американец, основательно расположившийся рядом. У него было странное имя: Зэк. С правой стороны его лица землисто проглядывалось большое родимое пятно. Зэк, как нам признался, сейчас безработный и любит зайти сюда поиграть – попытать фортуну. По-русски проще было бы сказать – попытать фарт, но по-английски слово «фарт» означает совсем не удачу, а – как бы это покультурнее – выброс газообразных продуктов жизнедеятельности кишечника. Видимо, как раз сегодня у Зэка был фарт, потому что он то и дело приносил новые порции пива, пытаясь всех угощать. Везде гремела музыка и звякали фужеры, и создавалось удивительное чувство близости со всеми, хотя я понимала, что это иллюзия и всем на меня также глубоко наплевать, как и мне на них – вот сейчас мы здесь, мы – рядом, а потом все как один сядут в свои автомобили и укатят кто куда…

И всё равно я ощущала, что стены, которые сдерживали меня, как бы раздвинулись. А может, вообще разрушились, и я, недавно всего лишь пленница собственной робости и нерешительности, вдруг обрела свободу и теперь могу погрузиться в присущую всем радость и способность жить, как хочется. То, что проступало в каждом жесте окружающих меня людей. Даже у меченого родимым пятном безработного Зэка.

– Это к удаче, – потирал он правую щёку и смеялся, – на счастье!

– И много счастья было?

– Счастья? Мно-о-о-о-го… Я ведь моряк. Плывёшь себе в этом серо-голубом никуда, – он кивнул в сторону окна, за которым таилась темень, слегка разбавленная большой жёлтой луной. – Звёзды вверху, звезды внизу. А ты между ними. Плывёшь, плывёшь… А потом – р-раз. Порт. И – счастье!

Недавняя я растворялась в насыщенности пахнущего океаном и магнолиями разноцветного сегодня.

– Сегодня вот вас встретил, – серьёзно сообщил моряк, глядя мне в глаза. – Счастье. Разве нет? – Он повернулся к притихшему было Нику.

– Йес! – согласно тряхнул головой пацан и с готовностью распахнул в улыбке рот. – Гуд лак!

А я вдруг испытала подсознательную потребность убедиться, что всё это действительно происходит. Наяву, а не во сне. Или и сон, и явь – всё это стало сейчас одним целым. Наверное, в ночной жизни океанского городка, за тридевять земель от моего настоящего дома, пульсация новой жизни особенно ощутима: даже мои друзья – Ник и Власта – на меня смотрели понимающе и подбадривающе…

 Краем глаза я заметила, что сверкающий крупными зубами клавиш рояль наконец освободился. До этого к полному восторгу Власты за ним наяривал какой-то темнокожий. Я встала… Нет, я не встала, потому что я оказалась словно накрепко привязана  к барному стулу. И хоть голова моя была ясна и свежа, как никогда, тело меня совершенно не слушалось, Оно отказывалось подчиняться приказам. Оно не хотело сдвигаться с места – и всё тут!

– Это всё «Санрайз», – смеялся Зэк. – Мексиканская водка с апельсиновым соком. Текила и сок, – повторял он, помогая мне добраться до рояля, – бывает, так действуют – голова свежая, а ноги не ходят! Это пройдёт скоро. Ничего. А если текилу закусить лимоном или подсолить – утром даже голова не  болит. Текила – вещь классная!

Смеялся он, смеялись Власта с Ником. И те, кто нас видел, тоже смеялись. И смех этот был чист и доброжелателен.

Я ударила по клавишам и удивилась. Пальцы мои, столько времени не прикасавшиеся к инструменту, ничуть не задеревенели. Им не повредила даже торговля на холодном рыночном ветру. Пальцы порхали над белыми и чёрными прямоугольниками легко и свободно, будто птицы, наконец выкормившие птенцов.

Мощные звуки заполнили всё вокруг. Они то взмывали вверх, пробиваясь сквозь пластик потолка к самым звёздам, то распространялись вширь и через пространственные порталы уходили куда-то дальше, в четвёртое измерение. И таяли там, превращаясь в крохотных, прозрачных как иллюзия светлячков. А то вдруг снова накатывали – уже как пьянящая страсть, как сжигающая себя необузданность, через мгновенье рассыпаясь кружевной пеной. И качали, и баюкали в гамаке океанского прибоя шорохом чешуистого хвоста уходящей волны… Кофейные, смуглые, белые лица – все словно замерли в этих звуках, как если бы кто-то скомандовал всем вдруг – «замри». И только вздохи стихии за окном повторяли вздохи педалей под моими ногами…

– Я и говорю – счастье, – когда я вернулась, серьёзно проговорил моряк и спросил. – Вы здесь часто?

– Впервые. Я – впервые, – поправилась я. – Мои друзья, наверное, бывали раньше. А я – впервые.

– Приходите ещё. Я хочу вам что-то подарить. На память. Но сейчас у меня этого с собой нет. Я здесь теперь часто бываю. Корабль всё-таки.

– Придём, – уже ему в спину пообещала за меня Власта, тоже серьёзно. А я подняла брошенную им на стол монетку. На счастье. Потому что мне захотелось оставить себе от этой ночи что-то вещественное. Чтобы утром не казалось, что это был просто сон. Сейчас, когда стрелки близились к полуночи, сказочная карета вот-вот могла превратиться снова в тыкву, как это чаще всего и бывает в реальной жизни.

– Искупнёмся и поедем, – успокоила меня Власта с одобрения готового на любые авантюры Ника. Ему совсем недавно исполнился двадцать один – и теперь он вовсю спешил приобщиться к взрослой жизни. Наша компания его вполне устраивала.

– Ну да, пляж ведь, – сказал он и пошёл расплачиваться – заслушавшись Дебюсси, бармен начисто забыл про счёт.

На пляже разравнивал граблями песок и гальку мускулистый парень эбенового цвета. Когда Власта, сбежав по трапу, попыталась стянуть с себя футболку, он покачал головой и запрещающе перекрестил руки, мол, нельзя, мэм, не положено. Мы с Ником остановились, Власта всё ещё препиралась в надежде уломать строгого смотрителя. Но темнокожего парня нашему психологу уломать не удалось. Он охранял покой пляжа свято, как если бы это был покой брата.

Ну, а Ник всё равно плюхнулся в воду, только чуть подальше от того места.

И вот уже я стою перед дверью своего дома и не могу понять, что же всё-таки я скажу Джиму и как поведу себя. Как-то так устроен мозг у человека – он буксует, он не способен напрячь себя в вещах, которые ему нужно постичь самостоятельно. Более того, он каким-то образом, совершенно автоматически начинает жевать ненужную белиберду, которая уже расфасована кем-то по отдельным пакетикам с бирочками и ярлычками на все случаи жизни. Ему почему-то страшно и муторно принимать самостоятельные решения, и ориентируется он чаще всего на кого-то другого. Хотя тот, другой, в его шкуре не был и никогда не будет. Хотя бы потому, что у него есть своя. И с ней тоже проблемы.

Короче, я, как страус, спрятала голову в песок и вступила в этот постылый дом, как на плаху.

Продолжение повести читайте в следующем номере…